Седьмой урок
Шрифт:
Молодой архитектор говорил о своем новом проекте:
— Настаиваю на архитектурном решении бытия. Момент воспитания решается уже в самом проекте.
— Например? — полюбопытствовал Анатолий, разглядывая четко организованные клетки на пиджаке молодого архитектора. — Дворцы пионеров? Пионер-бассейны? Детский айсревю?
— Примитив! Я выдвигаю абсолютное архитектурное решение всего массива. Разрешите с карандашом в руках…
Он достал из просторного кармана обширный блокнот, выхватил
— Вот, в общем виде… Жилой квартал. В центре — сад. А в центре сада начальная школа. Пять классов. И здесь же в саду, как положено в эллипсе — второй центр, столь же насущный и необходимый — база внешкольного воспитания. А это значит, что внешкольную жизнь ребят определяют не случайные, разобщенные мероприятия, а четкая система с таким же отрядом воспитателей, каким располагает общеобразовательная школа, но с одним лишь различием — внешкольного воспитания.
— Вы хотели бы всю жизнь ребят превратить в хорошо организованный лагерь? — усмехнулся кто-то из гостей.
— Нет, это просто графический расчет жилого массива. Современного жилого квартала. Единственно возможное решение.
Голоногие девицы на экране телевизора отплясывали и щебетали что-то весеннее.
Не слушая архитектора, гости смотрели на экран.
— Есть вещи, — продолжал архитектор, — которые п о з д н о преподавать в школе, излагать в лекциях, внушать по радио. Истины, которые должны быть впитаны вместе с молоком матери, от рождения, с первого дня, с первым проблеском света. Вы улыбаетесь?
— Напротив, слушаю внимательно, почти как на семинаре.
— Вы не поняли нашего молодого друга, — рассмеялся вирусолог, — он предлагает нечто особое. Он настаивает на соответствующей перестройке хромосом, на включении запрограммированного «мы» в недра ДНК и РНК! Воздействие «до рассвета».
— Как вам угодно: хромосомы, гены, сверхгены… — невозмутимо продолжал архитектор, — только не хватайтесь за голову и не вопите о беспринципности, неверии, безразличии, не жалуйтесь на то, что с каждым годом детвора становится все труднее. У нас какая-то удивительная способность отделываться от действительности разговорчиками, анекдотиками, прибауточками, пока не грянет. А грянет — наваливаемся мероприятиями. Не лучше ли в и д е т ь и п р е д в и д е т ь?
— Перекур! — объявил кто-то.
— Да, перекурим. Только еще одно, быть может, самое главное. Если не м ы, значит апре ну! Апре ну ле делуж. Или-или. Другого нет. И заметьте: одно дело, когда этим самым леделужем занимается фаворитка Людовика, когда леделюж умещается в королевском алькове, в хоромах придворных, но совсем иное, когда уже не только мадам Помпадур, но и мадам Мещанка со всей своей оравой, всем ненасытным семейством предается современному леделюжу. В стиле откровенного свального греха. Трудновато будет воспитывать их ребятишек в духе уважения общественности и благонравного поведения.
Знатоки тонких вин смаковали из «наперстков»
— Слышали про «чепе» в нашем квартале? Суматоху подняли — машину, морг, следствие… — воскликнула сидевшая рядом с Анатолием сдобная блондинка, — а моя приятельница проживает поблизости, прямо говорит: все ясно!
— А что же, собственно, ясно? — насторожился Саранцев.
— А то ясно — гулял с ней один. Ну, в общем, один там довел девчонку.
— Кто же он — этот один?
— А я не знаю. Мало ли. Обыкновенный негодяй.
— То есть как это — обыкновенный?
— Да так… Ну, которые без судебных последствий. Мы уж знаем.
— Знаете?
— Люди знают. Люди все знают. А что вы на меня т а к смотрите?
— Ничего, ничего. Продолжайте, пожалуйста.
— Да что продолжать? Я ничего не знаю.
— Но вы только что говорили…
— А что говорила? Ничего не говорила. Это вообще говорят.
«Любопытно получается, — размышлял Анатолий, поглядывая на собеседницу возможно учтивее, — кропотливый труд, экспертиза, поиск, вся сложнейшая новейшая техника, все это только для того, чтобы вскрыть обстоятельства, давным-давно и в полной мере кому-то известные. Кто-то знает и молчит».
— Представляете, — не умолкала соседка, — моя подруга так переживает эту историю!
— Легко понять человека, — сочувственно отозвался Анатолий.
— Да, конечно, скоро снимут печати, будет решаться вопрос о жилплощади.
«Снимут печати?.. — Анатолий, не выпуская рюмку из рук, разглядывал розовые ободочки на стекле — ощутимо нанесенную краску. Вот так, значит — снимут печати, распределят жилплощадь, и все! Ничего ей больше не нужно. Закроют дело, заселят площадь, и жизнь покатится дальше…»
— Вы закусывайте, закусывайте, — хлопотала соседка, — закусывайте, а то знаете, я прошлый раз не закусывала…
Анатолий не слушал уже, думал о жилплощади, о всем житейском, в чем никого осудить невозможно.
Молодой вирусолог, то и дело поправляя черные очки, уставился на донышко опустошенной стопки, так, словно это была чашка Петри:
— Мещанин живуч. Не сдается, а внедряется. Внедряется, понимаете, провоцирует оболочку. Гниль — его естественная среда. Растлевает, чтобы существовать.
Неизвестно, о чем бы еще зашел разговор за вечерним семейным столом, но подоспел час голубого экрана, шахматных досок и преферанса. Поднялись составлять пульку.
— Кстати, — воспользовался заминкой Евгений Крыжан, — насчет пульки. Никак не вспомню, кто выручил нас в нашу последнюю игру — кто присоединился четвертым?