Седьмой урок
Шрифт:
Все, что видел: работа, работа, рабочий стол.
Он не любил в себе это качество, стремился сгладить угловатость.
Но включалась работа, и все шло по-старому: «мы с вами допустили», «мы оказались…», «мы решили не наилучшим образом»…
Однако сегодня, неизвестно почему — быть может, повлияла поездка, долгое отсутствие — он видел только людей. Вещи, аппаратура, схемы — все это отодвинулось, утонуло в глубоких тенях. Только люди, только лица. Первое, что воспринял он, переступив порог лаборатории, — молодые голоса. Молодость — основной тон лаборатории Кирилловой. Вага увидел всех сразу, вместе, как видим птиц в небе, в едином полете. И только
Ближе всех востроглазая девушка. За стеклами очков не определишь цвета глаз. Белый колпак наподобие пилотки сдвинут залихватски набекрень. Большие очки с широкими заушниками-оглоблями представляются чем-то чужеродным на миловидном, чуть мальчишеском лице.
Богдану Протасовичу вспомнилось: как-то Чаплыгина оставила их на лабораторном столе. Требовалось спешно разобрать собственную убористую запись, без очков оказалось сподручнее.
Вага украдкой взял со стола ее очки, бифокальные, сверкающие, внушительные. Верхние и нижние стекла оказались простыми, нулевыми — только легкий дымчатый фильтр. Этакое своеобразное новомодное кокетство, научные сережки.
— Вы обратили внимание, — шепнул он Кирилловой, — обратили внимание на окуляры коллеги Чаплыгиной?
Надежда Сергеевна восприняла это замечание по-своему:
— Да, с девушкой что-то творится. Обычно она очень собрана.
— Я об очках.
— А я о человеке…
И затем, когда зашли в бокс, продолжала:
— У нас тут трагический случай… Сняли стюардессу с самолета в тяжелом состоянии, после заграничного рейса. Новейшая ипостась вируса. Таинственный незнакомец. — Кириллова указала на термостат. — Сейчас он здесь, в нашей коллекции. Самый разбойный характер, какой только приходилось наблюдать. Применяемая форма актина оказалась неэффективной.
Вага вспылил:
— Ну вот, пожалуйста!
— Очевидно, было упущено время. Это ведь зарубежный рейс, а не клиника.
— Время упущено!..
Кириллова прикрыла дверь бокса:
— Девушку спасли… Но Танюша… Таня Чаплыгина пережила все это крайне болезненно.
— А нам как пережить? Постараемся сохранить ажур, Надежда Сергеевна?
Они вышли из бокса.
Взгляд Богдана Протасовича скользнул по окружающим вещам — обычная обстановка современной экспериментальной лаборатории: стекло, белая эмаль, никель. Тут все ново, и уже тесновато от новшеств. И только в самом углу сохранилась реликвия — старый стол, заново покрытый линолеумом. Оцинкованные подносы, штативы для пробирок, платиновые петли и иглы для посевов, чашки Петри, которые здесь принято называть чашками Гейденрейха.
— Все сохранилось здесь… — проговорил Вага.
Кириллова, кажется, не расслышала.
— И я вижу маленькую хрупкую девчушку, — продолжал Вага, — вот она впервые подошла к этому столу, взяла скальпель… Сколько прошло времени с тех пор?
— Пятнадцать лет.
— Неужели пятнадцать?
Пятнадцать лет назад Надежда Сергеевна впервые вошла в лабораторию профессора Ваги. Он упрямо называл лабораторию биологической, а не вирусологической, должно быть потому, что в исследованиях своих шел не от изучения повадок и характера вируса, не от момента вирус-клетка, не с позиций микробиолога, а от попытки расшифровать общую защитную функцию макроорганизма, механизм уравновешивания с внешней средой. И уже отсюда — механизм специфического иммунитета — как частное проявление общих защитных свойств.
Это более напоминало путь Мечникова, чем путь Флеминга.
Пятнадцать
Она, разумеется, уважала Богдана Протасовича, восторгалась умением безукоризненно построить опыт, глубиной и последовательностью анализа, но вместе с тем ужасалась его несобранностью, порицала не свойственную солидному возрасту неуравновешенность, а порой жалела, как жалеют дурно воспитанного ребенка. Однако никогда не оставалась равнодушной, не могла примениться к его характеру. Впрочем, и не пыталась.
Чаплыгина смотрела на Богдана Протасовича так, словно он обращался к ней, говорил только с нею, ждал ее слова. Потом, почувствовав неуместность своего поведения, смутилась, сощурилась, спрятала глаза за стеклышками пенсне. Когда Вага вышел, Кириллова сказала ей, хотя Таня не произнесла ни слова:
— Да, конечно, он очень устал. Очень…
Таня не ответила, занялась своим дневником, личным лабораторным дневником, скрупулезно фиксирующим каждый день, каждый час, каждое мгновение опыта, исследований. Если бы Кириллова вздумала заглянуть в дневник своей самой исполнительной, самой пунктуальной помощницы, она нашла бы на раскрытой странице только одно слово: «Весна!»
А на последующих…
На последующих вирусы, антигены и антитела уступили место девическим мыслям и тревогам.
Младший научный сотрудник Татьяна Чаплыгина. Весьма краткое жизнеописание
«…Почему я так поступила? Быть может, причиной всему случайно подслушанный разговор. Серафим Серафимович Шевров любит остановить в коридоре единомышленника, подхватить под локоток. Вчера он нашептывал какому-то посетителю:
— Что такое Вага? Человек былой славы. Увядший лавровый листок. Знаете, как мы сейчас живем? Воспоминаниями и мечтами.
Посудачили, как бабы на завалинке, и разошлись, а я весь день думала о Богдане Протасовиче. Вспомнилось, как мы — первокурсники — любили его, верили в нашего Прометеича. Ребята говорили: сила!
Замечательно это — восторженность первокурсников!
…Человек былой славы.
Долго не могла уснуть. Окна уже посветлели, когда забылась.
И снова мой навязчивый, страшненький сон: сумрачная улица, пустынно, кто-то молит о помощи, а я рукой не могу шевельнуть. Мучительно, когда не можешь помочь! Улица упирается в излучину реки, горбатые дома, похожие на изломанный график, а потом высокая, нескончаемая стена, толпы людей, мчатся машины, играют дети, детский переливчатый смех, и к небу взлетает разноцветный, сверкающий мяч…
Внезапно вспыхнул ослепительный свет, черная тень мяча застыла над головой ребенка. Все исчезло: улица, машины, дети… Замерла долина в излучине реки, только тени на каменной стене, и нужно разгадывать по очертаниям теней, что было теплом, жизнью, счастьем…
Впереди двое. Не вижу лиц, но знаю: Главный Зодчий долины и рядом наш Прометеич. Постепенно их лица сливаются в едином образе сурового Человека. Он движется вдоль каменной стены и прикосновением руки воскрешает тени; и вот уж снова стремятся и рокочут машины, резвятся дети и в небо летит, кружась, сверкая, легкий, яркий мяч.