Седьмой урок
Шрифт:
Богдан Протасович, не раскрывая книги, не слушая пояснений продавщицы, угадывал знакомые строфы:
І все, куди не йду, холодні трави сняться, де дерева шумлять і плачуть за Дінцем, де вулиці п'янить солодкий дух акацій, востаннє за вікном заплакане лице…После заоблачного неба — дорога под землей, вагоны, переходы, лестницы — лица, лица, миллионы незнакомых и родных лиц, заботы и улыбки, словно отблеск весеннего солнца. Цветы, площади, звезды.
Самолет долго не отправляли, что-то не ладилось в небесах. И, как всегда, девушка за стеклом отвечала коротко:
— Посадку на ваш самолет еще не объявили.
Ее выслушивали сдержанно — на аэровокзалах самая дисциплинированная публика.
Встречающие суетились, нервничали, расправляли неспокойной рукой поникшие цветы, завернутые в целлофан, опрыскивали их минеральной водой из недопитых стаканов. Улетающие сидели чинно, говорили вполголоса. Детвора — мальчик и две девочки, — не обращая ни на кого внимания, играли в прятки, скользили по паркету, перекликались, прятались за пальмой.
Рядом разговаривали вполголоса:
— Меня другое волнует — вырабатывается особый тип обтекаемого товарища, легко отступающего, легко со всем соглашающегося, охотно присоединяющегося к предыдущему оратору. Абсолютная противоположность солдату, стоявшему насмерть…
Полная дама в темных очках-консервах рассказывала:
— Слышали о случае с нашей стюардессой? Я сегодня утром вызывала Междуреченск. Говорят, там нашу стюардессу с самолета сняли.
Что произошло в Междуреченске, Вага так и не узнал — мальчонка, игравший в прятки, шлепнулся на пол, повалив кошелку с банками.
Но обрывок разговора о стюардессе почему-то запомнился.
Под крылом самолета открылась равнина, озаренная солнцем. Зеленый разлив озими и — сквозь дымку — гряда скал на горизонте.
Знов лице дороге за вікном у прощальному шумі беріз……Село в долине. По склонам холмов, по шелковым травам, по солнечным тропам рассыпается Червень. Далекая песня за рекой, шелест листьев.
И чудится — шаги…
Леся…
Почему они расстались? Ребяческая размолвка! Но теперь, после долгих прожитых лет, все представилось иначе: убоялся деревни, убоялся, что навсегда останется деревенским фельдшером, захолустным коновалом.
Манил город, ученье, лаборатории. Слово «институт» кружило голову.
Вернулся в село ранним летом. Леся долго, слишком долго ждала его. Ревниво заглядывала в глаза. Богдан был рассеян, и ей казалось, что он думает о других, о тех, кого оставил в городе.
Неосторожное слово, неласковый ответ…
Богдан Протасович привык уже, что возвращение — это не узкие линии рельсов, пересечения и стрелки, бесконечные железнодорожные строения, бараки, развешанное на веревках белье — это плывущая навстречу земля, когда прежде всего в глаза бросается главное, а все мелкое, ничтожное
На аэродроме Богдана Протасовича встретил давний приятель, шофер Виктор Прудников. Вага обрадовался этому парню: доброжелательный, прямодушный, все определенно, все ясно, — именно такого человека ему сейчас недоставало. У Прудникова всегда вид хлопотливого, озабоченного главы многодетного семейства, хотя все потомство его умещается на ладошке — годовалая голубоглазая девчонка.
Когда Вага устроился рядом, Виктор неодобрительно оглянулся на пустое заднее сидение, тряхнул головой, включил мотор; машина вырвалась на шоссе.
Прудников спросил:
— В лаборатории?
— Да, сперва в лаборатории.
— Согласен.
Солнце ударило в ветровое стекло, рассыпалось ослепительными лучами, но Вага не видел солнца, обида и горечь заслонили весенний день, спутали все, чем жил, что привык считать самим собой, своим «Я», что определяло его место в науке, обществе. Уважаемый всеми Вага, профессор, доктор Прометеич, как величали его студенты, отступил перед уязвленным человеком.
Curriculum vitae, или весьма краткое жизнеописание
Впервые он встретил Варвару Полувторову на песчаной отмели, там, где в чистое студеное течение стрежня впадает глинистый приток. Помнится, были в моде платья из полосатой ткани, — Варвара никогда не отставала от моды и сразу бросилась в глаза.
Богдан Вага только что окончил медицинский институт, за плечами остались семилетка, родное село, звонкоголосая хата. Чудом сбереглась школьная тетрадь с благоговейно переписанными стихами, детский, неумелый рисунок на обложке: верба над кручей, прямые, как стрелы, солнечные лучи и в сиянии лучей милое сердцу девичье имя — Леся.
Потом город, фельдшерская школа, ускоренный выпуск лекпомов в ударном порядке на эпидемию: брюшняк, дизентерия, бараки, санпоезд. Дежурства без отдыха и срока. От бессонницы и смертельной усталости падал замертво рядом с койкой больного, на загаженный пол.
Ночами слышался ему шум родного леса, мерещилось тепло родной хаты и прямые, как стрелы, солнечные лучи. А днем снова неугомонный город и новые городские друзья.
Варваре Полувторовой не было шестнадцати, когда она сошлась с любителем настольного тенниса Эммануилом Красильщиковым и должна была стать матерью. Далее все пошло по заведенному порядку: Эммануила перевели в другой город, а Варвару отправили в провинцию к двоюродной бабушке — более современные меры принимать было поздно. Варвара прогостила в глухом углу около года. Затем, оставив мальчонку, окрещенного Иваном, на попечение добрейшей бабуси, вернулась в город.
Здесь, в живописной окрестности промышленного города, в знойный день тридцать шестого года, купаясь в Донце, Варвара познакомилась с Богданом Вагой.
Полуденный жар подступал к самой реке; растопленные солнцем тени жались к стволам; завороженные сосны замерли на горячем песке.
Манила прохладой заводь. Серебристые рыбешки шныряли быстрыми стайками. Девушка в тугом купальнике бросилась в реку, ловила пригоршнями серебристую россыпь — стайки исчезали мгновенно — только всплеск белых рук, сверканье звонких струек и девичий смех на широком раздолье реки.