Седьмой урок

Сказбуш Николай Иосифович

Вага медленно двигался по коридору, словно заново проходил целую жизнь.

Откуда-то донеслось пение, едва слышное пение. Вага прислушался. Неужели в его отсутствие установили в коридоре репродуктор?

Но пение доносилось из лаборатории, из Главной лаборатории!

Вага распахнул дверь — младший научный сотрудник Василь Корж стоял у окна и вместо того, чтобы наблюдать за белыми крысами, смотрел на солнце и пел.

— Вы что, в оперный театр готовитесь?

— Простите, профессор, — очнулся Корж, — это я просто так. Для себя. С детства не переношу

крыс. Неприятно оставаться с ними наедине.

— А крысы?

— Что?

— Они как относятся?

— Ничего. Привыкают.

— Тогда пойте. Только про себя. Не нарушая условий опыта.

Вага продвигался вдоль столов, осматривая животных, изучая данные анализов. Внезапно он прекратил осмотр:

— Мне не нравится их состояние.

— И мне. Я не спал всю ночь.

Вага вернулся к первому столу.

— Забейте эту. Этих двух. И эту. И еще… — он миновал клетки, в которых помещались матери с приплодом, — пожалуй, достаточно. Значит, номера третий, Двадцать восьмой, двадцать девятый. Запишите в журнал: проверить белки сыворотки. Проверьте на электрофорез…

В коридоре Богдан Протасович столкнулся с Шевровым. Серафима Серафимовича озадачило нежданное появление Ваги и, видимо, обидело: не зашел к нему, не позвонил, не сообщил, бродит по коридорам.

— С корабля на бал, Богдан Протасович!

— Верней, с пирушки на пирушку. Имею в виду объявление молодых.

Шевров недоуменно поглядывал на Богдана Протасовича.

— С одного симпозиума на другой, — ухмыльнулся Вага.

— Ах да, это вы в древнегреческом смысле!

— Вот именно, в древнегреческом.

— А мы вас в понедельник ждали. Не останавливались в Москве?

— Нет, не остановился.

— А надо бы. Мы надеялись — заглянете. Побеспокоитесь. Как раз время побывать.

— Не побывал, Серафим Серафимович.

— Напрасно. За нас никто слово не скажет. Каждый сам своему счастью кузнец.

— Работы по горло. Не до счастья, Серафим Серафимович.

— Работа условий требует, Богдан Протасович. Добиваться надо. А кто добиваться станет? Сейчас самый раз. Ну, да, разумеется, ваше дело. Вам видней. Созывать нас будете?

— Как всегда, Серафим Серафимович.

— Сейчас извещу товарищей.

Они разошлись, не очень довольные друг другом.

Ежедневно в один и тот же час в кабинете Ваги собирались заведующие и старшие научные сотрудники; располагались по краям большого стола, Богдан Протасович в центре, как за патриархальной трапезой. Широкое, на всю стену окно выходило на юго-запад, от зорьки до зорьки наполнялось ярким светом, и в солнечные дни приходилось опускать шторы. Бескрайний разлив реки виднелся до горизонта — кабинет Ваги, по уверению Василя Коржа, походил на капитанскую рубку. Образцовый порядок, все вычищено, вылощено, надраено — старание невидимых заботливых рук.

И первые весенние цветы на столе.

Впрочем, все знали, что цветы удержатся недолго, стол завалят снимки, графики, диаграммы, книги…

По заведенному обычаю каждый докладывал о работе

своего участка, и хотя все подчинялось должным нормативам, выполнялось с необходимой, скрупулезной четкостью, следуя графику, — в этой естественной организованности не было и тени диктата. Совещания носили характер дружеского собеседования равных, каждого выслушивали с подобающим вниманием, решение принималось в соответствии со значением и сущностью сказанного.

Подобный порядок был установлен Богданом Протасовичем и определял направление всей работы и взаимоотношения сотрудников.

Серафим Серафимович Шевров также ввел некоторые правила внутреннего распорядка. Человек собранный, устремленный, он не терпел никаких препятствий на ясной, прямой дороге. Малейшее отклонение — и прежде всего лирическая разбросанность самого Ваги — возмущало его.

Серафим Серафимович постоянно приводил все к одному знаменателю, подтягивал, форсировал, направлял. Ввел дополнительные дежурства для наблюдения за ходом опытов в неурочное время и выходные дни на общественных началах; прикрепил младших научных сотрудников к старшим, а старших к руководителям лабораторий, чтобы на каждом лежала ответственность за рост и продвижение.

С профессором Вагой они не поладили в первый же день совместной работы. Шевров отличался большей собранностью, уверенностью, организованностью, выше стоял на административной лестнице. Но у Ваги было имя, хотя он все еще обитал в области незавершенных исканий.

Солнце поднялось над рекой, зажгло убегающие по стрежню последние льдины, ворвалось в кабинет. В солнечном свете — голубая обложка — Вага не помнил, как попала книга поэта на рабочий стол, в ряд электрограмм и рентгенпленок.

Кириллова рассказывала о практике применения катафореза. Лаборатория разработала новую методику: биофильтры, расположенные на пути движущихся частиц.

Докладывая, Надежда Сергеевна то и дело поглядывала на Вагу.

Тени облаков скользят по ветвям старого кедра; невидимая птица шумно взмахнула крылом, ветка колыхнулась и застыла…

…Якби помножити любов усіх людей, ту, що була, що є й що потім буде, то буде ніч… Моя любов, як день, Не знають ще чуття такого люди…

Надежда Сергеевна продолжала рассказ о катафорезе.

Серафим Серафимович Шевров равнодушным, регистрирующим взглядом окидывал собравшихся, Кириллову, Вагу. Впрочем, это скорее было не равнодушием, а выжиданием, отвлеченностью человека, занятого своими соображениями.

Задетая крылом ветка маячит перед глазами…

— Богдан Протасович, желательно услышать ваше мнение! — Вага очнулся — впервые за все годы работы он упустил нить совещания:

— Простите, я несколько позже…

Однообразные пятна халатов сливаются сплошной белой полосой, и от этого лица людей выделяются резко; быстрый, броском, взгляд Кирилловой, выжидающий взгляд Шеврова.