Седьмой урок
Шрифт:
Совещание закончилось, в кабинете задержались Шевров и Надежда Сергеевна, у каждого свои заботы, каждый надеялся, что уйдет другой. Надежда Сергеевна разглядывала портрет Мечникова с таким вниманием, словно только для того и осталась. Шевров раскрыл папку:
— Вот так, значит…
И, видя, что от Кирилловой не избавиться, обратился к Богдану Протасовичу:
— Разрешите поздравить с успехом, Богдан Протасович!
— Спасибо, Серафим Серафимович. Однако теперь это более относится к шефу лаборатории «Актин» —
Вага ждал, что скажет Кириллова; она промолчала, отошла к окну, смотрела на разлив.
— Отзывы клиник самые благоприятные! — Шевров раскладывал на столе перед Богданом Протасовичем письма и рекомендации, — это все относительно нашего актина. Подлинный успех…
— Подлинный успех — здоровье людей. Нам еще очень далеко до этого подлинного успеха, Серафим Серафимович.
— Мы высоко ценим вашу требовательность к себе, Богдан Протасович. Но именно подобная требовательность… Уверен, что и Надежда Сергеевна полностью согласна…
Кириллова смотрела в окно.
Черная черточка лодки выплыла на стрежень, пробиваясь против течения. Ее относило, но она упрямо стремилась вперед — наверно, в устье затор, иначе лодка не могла бы продвигаться на веслах против ледохода.
— Богдан Протасович, — раздраженно проговорил Шевров, — это не мое личное мнение, — снисходительный тон Ваги задел его: взобрался Прометеич на Олимп и вообразил, что ему богом положено, а другие, все прочие… — Это не мое личное мнение, Богдан Протасович! Так и в центре считают.
— Мне неизвестно, что там считают…
— Напрасно, Богдан Протасович. Приходится считаться. Приходится и вам заботиться. У вас авторитет, имя…
— Разве имя дано для того, чтобы обивать пороги?
— Кому-то приходится обивать. Посмотрите на наши электронные богатства. Это ж всего допроситься нужно было. Достать. Добыть. Вырвать. У нас новейшая аппаратура, которой никто еще не может похвастать. Сами знаете, Богдан Протасович, не потопаешь, — не то что электронной, простой плевательницы не добьешься. Стыдно сказать — наш сосед, туберкулезный институт, полгода портативные плевательницы для больных выпрашивал. Санитарию и гигиену проповедуем, а плевательниц нету.
Вага поморщился:
— Вечно вы с плевательницами!
— А куда денешься? Одними розами и тюльпанами не обойдешься. Кто-то обязан быть черненьким. Без черненьких плохо беленьким придется.
— Чего ж вы требуете от беленьких?
Шевров медлил с ответом. Бережно собрал документацию, сложил в папку — добротная, кожаная, министерского вида папка.
— Загляну к вам в другой раз, при более благоприятных обстоятельствах, — он покосился на Кириллову, — или ко мне, милости прошу.
— Смотрите, снег! — воскликнула Кириллова, когда Серафим Серафимович покинул кабинет.
— Снег? Какой снег? — не понял Вага.
— Самый обыкновенный. Мелкий, частый, косой — наверно, на буран.
— Позвольте, откуда снег?
— Сверху. С неба.
Снег просыпался внезапно, сизая пелена надвинулась
Вага долго не мог успокоиться.
— Каков человек! Все правильно, не подкопаешься!
Подошел к Надежде Сергеевне:
— Ну, как сие именуется, по-вашему?
— Мне трудно судить, Богдан Протасович, я лицо пристрастное.
— Нет уж, извините, и вас тоже касается линия шевровых.
— Вы усматриваете линию?
— Да, представьте, усматриваю. Времена спецов давно прошли. Времена комиссаров при спецах тем более. В нашем институте понятия «общее собрание» и «партийное собрание» становятся синонимами. Задумайтесь! Это совершенно новое положение в науке, — Вага грозно уставился на дверь, догоняя взглядом Шеврова, — а он, видите ли, все еще мнит себя комиссаром при моей особе!
— Шевров по-своему прав, Богдан Протасович.
— И ты, Брут!
— Шевров прямолинеен, прост, пусть даже примитивен, но он несомненно предан интересам института. Верит в успех…
— Вы смешиваете разные понятия: веру в успех и готовность жить за счет чужого успеха.
— Вы чем-то раздражены, Богдан Протасович. В подобном состоянии…
— А разве у вас никогда не бывает подобного состояния? Такого изломанного дня? Неужели все уж так ровно, спокойно?
Она улыбнулась:
— Просто мы, женщины, более сдержанны. Врожденное стремление всегда быть в ажуре, производить приятное впечатление.
— В ажуре… Ажур… Чисто канцелярское, заскорузлое, бюрократическое выражение. Но странно — у вас оно звучит иначе. Совершенно по-иному. Вспоминается что-то красивое, легкое, светлое… Ну что ж — ажур, так ажур. — И затем, без видимой последовательности: — Разрешите проведать лабораторию «Актин»?
— Прощальный круг?
— Напротив, укрепление боевого духа.
Лаборатория, оставленная Богданом Протасовичем на попечение Кирилловой, оказалась в образцовом состоянии, всему было свое место, всему был лад.
Очевидно, хаос — не обязательный спутник исследования.
На окнах не было цветов, но зато окна выходили в цветник, и земля в цветнике была возделана. Впрочем, Богдан Протасович не приметил ни опрятности, ни цветника. Порой он и лиц не замечал — у него имелась досадная черта, которую он сам осуждал: в период увлечения работой уходил в себя, замыкался; в такие дни он обращался к сотрудникам не по имени и отчеству, а так: «я вас прошу», «разрешите вам напомнить», «от нас с вами зависит». И при этом не поднимал головы, не отрывался от поля наблюдения.