Седой Кавказ
Шрифт:
– Так значит люди пострадали, без жилищ остались, а деньги от моего имени будут разворовываться? – очнулась Алпату.
– Какое тебе дело до этого люда? Они добра все равно не понимают, да и на всех денег нет. Одному дашь – другой обидится.
– Ведь это грех! На чужом горе благодать строим?
– Ныне это называется предпринимательство.
– Не нужно мне это, – на стол полетела пачка денег, – можно жить бедно, но не грязно… Скажи Албасту, чтобы прекратил эту подлость, а то я сама властям пожалуюсь.
– Каким властям? – усмехнулся Домба-Хаджи. – Ведь он ныне сам
– Ах вот для чего суверенитет нам нужен! – как в былые годы подбоченилась Алпату.
Зная, что данная поза – предвестник бури, муж засобирался в ванную, готовясь ко сну.
– Ты, старый черт! – вдогонку крикнула Алпату. – Ты хоть огороди сыновей от неверного пути, подскажи им! Ведь это к добру не приведет.
– Как не приведет! А это что? – и он поманил ей, как конфеткой, брошенной ею же пачкой. – Что, хочешь верну? Еще не жалеешь? Ничего, к утру передумаешь, и учти, только половину получишь за свои происки… Больше меня не тревожь, сегодня великий день! Я, как гражданин суверенной республики, свободен! Я впервые в жизни ощутил эту независимость, это счастье! Впредь я независим, я свободен, больше я не подневольный, я блаженен!
– Хм, дурень! Размечтался, – проворчала вслед Алпату, но муж из виду исчез, и ее дальнейшие рассуждения были в пустоту: – Декларациями свободу не получают. Для свободы дух нужен, честность нужна, порядок и справедливость.
В час, когда возбужденный суверенитетом Домба-Хаджи усиленным внушением нагонял на себя сонливую истому, его старший сын устраивал первый прием на «родовом» наделе в Ники-Хита.
На огороженном участке ударными темпами возвели легкие летние постройки, со всеми причиндалами светского пикника. Прямо под буком веранда из резного дерева, здесь же мангал, оборудованная терраса, окаймленная вечнозелеными кустарниками и разноликими цветами; от террасы – аллея, прямо к реке, вдоль нее – скамейки, фонари – словом, все как в красивых фильмах или в городских парках советского застоя. Только запах невысохшей краски и не застывшего цемента чуть-чуть подвел хозяина, а так он вроде доволен, однако важнее реакция сверхжеланного гостя, признанного лидера нации.
Как и положено, Ясуев прибыл позже основной группы, с небольшой охраной. Его ожидает тоже немногочисленная когорта – в основном члены элитарного клуба – ныне члены Правительства, руководители высшего ранга, единомышленники, верные соратники, преданные сподвижники. Это многократно доказано клятвами, если не на Коране, то на хлебе точно, в сопровождении мощных ударов толстых кулаков об такую же грудь во время нередких застолий, в хмельной искренности, и дело уже до того дошло, что Ясуеву поднадоела однообразная лесть, и он просит от голословности переходить к фактам, к делам, к осязаемой верности, преданности навек.
– На сколько веков он запасается? – думают подчиненные, но все равно улыбаются, боятся вслух, даже близкому «одноклубнику» что плохое о Ясуеве сказать.
Вначале, как студент на экзамене, Албаст Докуев демонстрирует достоинства «родового» надела.
– Понимаете,
– Ты что, хочешь сказать, что и Советская власть уходит?
– Нет, нет вы не так поняли…
– Что?
– Ой, простите, я не так выразился… Простите, пожалуйста! – задрожал голос хозяина.
– Надо следить за языком, – строго поучает лидер, глубоко вдыхая кристальную свежесть горного воздуха. – Какой воздух! А тишина! Просто блаженство!… Так ты утверждаешь, что этому буку-великану более трехсот лет?
– Ага, – еле выдыхает Албаст; он уже боится лишнее слово сказать.
– Могуч! Могуч! – любуется Ясуев черным силуэтом купола кроны на фоне угасающего в поздних сумерках летнего неба. – Здесь надо хороший особняк возвести, с баней, с бассейном, с другими удобствами.
– Все, все в проекте, уже разбивку сделали.
– Только вот одного я, Албаст, не пойму. Столько лет ты здесь работал, родовое село, а дорогу приличную не построил. Ведь не из собственного кармана раскошеливаешься? За счет государства построишь… А с какой благодарностью односельчане тебя вспоминать будут? Какая поддержка будет?
– Это, конечно, верно, но все руки не доходят, работы невпроворот.
– Кстати, о работе. Очень много жалоб и нареканий в твой адрес. Говорят, месяц в министерстве не показываешься, в Москве сидишь?
– Вы поймите, на мне ведь не только соцзащита, но и фактически все предпринимательство; приходится месяцами в столице сидеть, фонды выбивать, вы ведь знаете этих бюрократов.
– А у меня данные, что ты там шестикомнатную квартиру приобрел, евроремонтом занят.
– Ну, дети, ваши внуки, хоть и неприлично по-вайнахски это говорить, школу заканчивают, а где им в вуз поступать, если не в Москве, вот и стараюсь; все для них, вашего потомства.
– Это конечно, дальновидно… Ну, а дача, огромная в Подмосковье? Это что за блажь?
– Туда я московских чиновников приглашаю. Ведь в ресторане не разговорятся, а на даче, в баньке, под пивко и с массажем у бассейна – все как по маслу получается.
– А правда, что твой родственник… э-э, как его, ну этот носатый…
– Мараби?
– Да, Мараби. Туда по твоей указке девок поставляет?
– Да вы что? Там этого добра и так вдоволь.
– Албаст?! Не забывайся, ты ведь зять…
Повинно склонилась голова Докуева.
– И все-таки работать надо, – недовольно настаивает Ясуев. – Мы такие дела вершим, суверенитет приняли, а ты все в Москве пропадаешь.
– Так я тоже время не теряю – вам вот столько, – разгибаются обе кисти, – приготовил. Вот только мучаюсь: вам в рублях, или деньгами?
– Конечно, долларами, надоели мне эти мешки, – мягче голос Ясуева.
Такие же изменения и на лице Докуева, правда, с оттенком боли: из-за критики он вынужден был вдвое увеличить мзду, а то могли быть, как в прошлый раз, неприятности, типа:
– За кого ты меня принимаешь? Что я – хапуга? Свой народ обирать? Руки пачкать?! Так это не достойно меня, не солидно! Не можешь работать – уходи!