Секрет Сабины Шпильрайн

Воронель Нина Абрамовна

Ее снова начал бить озноб, и я попросила у стюардессы два одеяла, чтобы ее завернуть. Она прижалась ко мне, как иногда прижимается Сабинка: «Знаешь, Лилька, я всю жизнь тосковала по Леве. Кроме того, что он был мой лучший друг, он был замечательный любовник. После его смерти я прожила долгую жизнь, в которую время от времени впускала разных мужчин. Я много себе позволяла: иногда среди них были замечательные ученые, а иногда молодые аспиранты, но ни один, ни один не мог сравниться с Левой. А они там, в тюрьме все его мужские способности отбили, и после тюрьмы он уже ничего не мог. И очень от этого страдал. Мне кажется, что он умер не от того, что ему отбили почки, и даже не от того, что он не мог больше оперировать, а от горя и

стыда, что он перестал быть мужчиной. Ведь мне было всего двадцать пять лет, и он очень меня любил».

Лина положила голову на ладони, скрещенные на обеденном столике, и заплакала: «Они всю жизнь мне исковеркали. Я рада, что Марат хочет от них уехать». Я обняла ее, как иногда обнимаю Сабинку, и ужаснулась – у нее совсем не осталось тела, только легкие птичьи косточки, туго обтянутые кожей. Она вдруг прошептала мне прямо в ухо: «Я знаю, что скоро умру, и мне очень хочется знать – унаследовал ли Марат его удивительную способность к любви?» От этого вопроса меня охватил жар и я ей ответила честно: «Конечно, унаследовал. Иначе что бы меня так к нему припаяло?» Она утерла глаза и сказала: «Тогда уходи от Феликса и держись за Марата. Хоть он и на двадцать лет старше тебя». И опять неожиданно заснула, будто сбросила со своей души какое-то тяжкое бремя.

В аэропорту нас встретил повар Марата Виктор, и вихрем промчал через Москву домой. А дома Люба подняла вокруг Лины страшную суматоху – она ее кормила, поила настоем каких-то трав, купала, как ребенка, и заворачивала в махровые простыни. Я позвонила Марату, что мы уже в Москве и что в Лине еле-еле теплится жизнь. Он с трудом удержался, чтобы не заплакать: «Я тебе, Лилька, никогда этого не забуду», и сказал, что немедленно вылетает в Москву: «Ничего, дела подождут».

Он спешил не напрасно: через день после его приезда Лина умерла. Умерла ночью, во сне: у нее случилось мощное кровоизлияние в мозг.

И мы с Маратом остались сиротами. Мы очень ее любили.

ЕЛЕНА СОСНОВСКАЯ, ЦЮРИХ, 2011 ГОД.

Вчера исполнилось два года со дня смерти Лины, и я все еще плачу по ней.

За эти два года моя жизнь полностью преобразилась, и я не знаю иногда, глядя в зеркало, я ли там, в стекле, или другая женщина – с другой биографией, с другой любовью, с другим мужем и даже с другим именем.

Это часто случается с женщинами, и я бы не стала об этом писать, если бы перемена в моей жизни прошла обыкновенно и буднично – развод, новое замужество, перемена фамилии и переезд в новый дом. Но у меня это произошло с такой драмой, что хоть пиши об этом роман.

На Линины похороны в Москву прилетел и Феликс, - он ведь тоже к ней привязался за годы жизни в академгородке. Мы там часто у нее бывали, сидели по вечерам за чаем и говорили обо всем на свете, а больше всего о ее книге, которой мы тогда были очень увлечены. Ее дом был для нас как бы вторым домом, будто она была нашей матерью – «такая же хитрожопая, как моя маман!» - восхищался Феликс. В его устах это был высший комплимент.

Он прилетел с Сабинкой, но некому было радоваться ее приезду кроме меня. Зато она радовалась, не понимая, что ее привезли на похороны. Ей нравилось все – вкусная еда, плавательный бассейн и прогулки по собственному парку. Но особенно ей нравилось, что все вокруг говорят по-русски: она так устала от непрерывно плещущейся вокруг нее немецкой речи.

Пришлось взять ее на похороны, потому что не с кем было ее оставить: и повар Витя, и горничная Люба ни за что бы не согласились лишиться благодати поплакать над могилой Лины, которую они за прошедший год нежно полюбили. Мы – Марат, Феликс, я и две дочки Марата, - взрослые красивые дылды, Наташка и Зойка – тоже плакали, глядя на комья земли, постепенно заваливающие гроб. Не плакала только бывшая жена Марата Марина, хоть ей полагалось бы притвориться для приличия.

А впрочем, зачем ей нужно было притворяться? От Марата она не

зависела, была все так же хороша и элегантна, как пять лет назад, если не присматриваться внимательно. Ее сопровождал новый муж, не такой богатый, каким в ее время был Марат, зато красивый и молодой – лет на пятнадцать моложе ее. На мой тихий вопрос: «Кто он?» Люба шепнула, что он – хозяин модной парикмахерской, которую ему купила и оборудовала Марина. Не скрывая своего очевидного нежелания оплакивать покойную свекровь, Марина не смогла сдержать радостный возглас при виде Феликса: «Дорогой мой тренер, с тех пор, как вы меня обучили, я все совершенствуюсь и совершенствуюсь в теннисе!» И прямо над могилой пригласила его назавтра к ней на обед – одного, без меня и без Марата. Мне показалось, что она непрочь и для него купить и оборудовать какое-нибудь модное предприятие.

Вечером после похорон мы все бродили по дому как неприкаянные, а я так распухла от слез, что предпочла пораньше лечь в постель, хоть потом никак не могла заснуть. Наутро после завтрака Феликс попросил у Марата машину – он хотел поболтаться по Москве до обеда у Марины. Ведь в прошлый наш приезд мы практически Москву не видели, угнетенные морозом и напряженной работой над исповедью Сабины. Меня Феликс с собой не пригласил и был прав: куда бы я делась, когда он отправится на обед к Марине? Марат любезно позволил Феликсу взять машину повара Вити, который все равно в этот день не собирался ездить за покупками.

Феликс уехал, а мы с Маратом, не зная, чем себя занять в такой траурный день, взяли Сабинку и пошли в бассейн. После часового бултыханья в теплой воде Сабинка быстро заснула, и мы остались вдвоем. Вокруг было тихо и пусто. Марат обнял меня за плечи и сказал: «Пойдем ко мне». – «Нет, нет! – в ужасе оттолнула его я. – Только не сейчас, сразу после похорон! К тому же Сабинка может проснуться и Феликс может вернуться». – «Сабинка после бассейна проснется не скоро, а Феликс пусть возвращается: все равно, пора ему сказать правду». – «Нет, Марат, еще не пора. И не здесь, и не сейчас, когда по дому все еще бродит мамин призрак». – «Но у меня такая тоска! И только с тобой я могу немного забыться».

Я решительно сказала «нет», и Марат, покорно согласившись, тут же приступил к фортепианному соблазну, состоящему в том, что его пальцы забегали по мне, как по клавиатуре рояля. С его стороны это было большим свинством, потому что он уже хорошо знал, как много времени – вернее, как мало времени – нужно, чтобы меня переубедить. Сам он при этом входил в настоящий транс такого накала, что через пару минут начинал задыхаться.

Доведя меня до полной потери здравого смысла, он хрипло прошептал: «Ко мне мы теперь не дойдем. Пошли в мамину комнату». Линина комната выходила прямо в гостиную, так что нам удалось без особых потерь до нее добраться, и мы согрешили прямо на той кровати, на которой Лина умерла два дня назад. В свое оправдание я придумала, что таким образом Лина нас благословила. Марат заснул, а меня начало мучить беспокойство: мне стало казаться, что кто-то бродит по гостиной, время от времени постукивая в дверь Лининой комнаты.

Пока я приводила себя в порядок, шаги и стук затихли. Я осторожно вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь. За окном уже начало темнеть и гостиная с задернутыми шторами погрузилась в сумрак, а в сумраке кто-то сопел и шуршал бумагами. Я с замиранием сердца зажгла свет и к своему ужасу обнаружила Сабинку, сидящую на полу возле журнального столика и сосредоточенно раздирающую на кусочки сложенные на столике журналы. «Что ты делаешь, Сабинка?» Она уже говорила вполне сносно, иногда путая немецкие и русские слова. «Я тебя искала. Во варст ду?» – О Боже, как от нее скрыть, где я была?
– «И что ты теперь делаешь?» – «Сердяюсь». – «На кого?» – «На дих». – Я почему-то перешла на немецкий: «Варум?» Но она ответила по-русски: «Зачем прятываться?» – «Я не пряталась, я просто думала, что ты спишь».