Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Ты не плачь, Устя, - тепло сказал Галайда, - выживет.

– Я и то думаю... Доктор будь здоров!

– За что их?
– Галайде хотелось побольше узнать о происшествии.

– За що? Старое зашло!
– ответила Устя после паузы.
– Митрофан, сам знаешь, стал работать на нас, осознал, а для них прикидывался. Думаю, раскрыли Митрофана и казнили.

– Все же должны быть причины, Устя.

– Должны быть, ясно.

– Никаких нет намеков, Устя?
– исподволь подходил Галайда, зная строптивый характер девушки.

–

Есть намеки.

– Можно поинтересоваться, какие?

– Вот потому и пытала за Кутая.
– Устя вспыхнула вновь.
– Той сам все расскажет, а ты пристаешь, як репей до овчины, що, кто, почему, як?

– Я же к тебе, как к соратнику, товарищу, - мягко упрекнул Галайда, любуясь девушкой.

– Если так, могу подсказать, Галайда. Ты намеки просишь. Намеки такие: готовят принимать из-за кордона важного селезня. Эти двое бандюг присланы, я так думаю, - она подчеркнуто произнесла последнюю фразу, присланы проводить селезня. Бандюги к Митрофану. А Митрофан... Не так чего-то сработал Митрофан. А у них ноздри собачьи, Галайда.

Лесная проселочная дорога кончилась. Машина покатила по долине к скупо мерцавшему редкими огоньками селу. Возле сельсовета их поджидали милиционер в армейском кителе, председатель сельсовета и пяток парнишек, отважно настроенных комсомольцев с винтовками. Девушка с русыми косичками, в кацавейке и в сапогах доложила Усте. Митроша, мол, не помер, дышит, в память пока не пришел; хлопцы, посланные в погоню, не вернулись.

Устя выслушала нетерпеливо и хмуро, расстроенно шмыгнула носиком, погладила румяную щеку девушки.

– Чув, Галайда?
– И, дождавшись его кивка, сказала: - Подробности добавит дальнейшая обстановка. Який у тебя план?
– Заметив Денисова, дружелюбно кивнула ему, более сдержанно Сушняку, хотя тот осклабился в улыбке, приветливо и шутливо отдав ей честь.
– Денисова взял - добре, похвалила она Галайду, - а вот за собак не знаю. Речка же рядом, бандюги не дураки - сшибут со следа. А то взяли моду мазать подошвы собачьим жиром. Кобели только хвостами крутят...

Обесславив служебных собак и что-то тихо сказав своим вооруженным ребятам, Устя обратилась к Галайде, беседовавшему с милиционером:

– По мне, так надо брать след и шукать катов. А как по-вашему, не знаю...
– Она направилась в сельсовет.

– От Митрофана брать след или от Митрошки?
– спросил милиционер.

– Посоветуемся со специалистами.
– Галайда подозвал ефрейтора, державшего на поводках двух овчарок с мощными бронзовато-серыми лапами и беловатыми подпалинами от груди до подбрюшья. Фары "студебеккера" отчетливо освещали их умные морды.

Это были породистые медалисты Курсив и Ланжерон. "Они все понимают, только сказать не могут", - говорили об этих псах. Сегодня инструктора службы собак заменял ефрейтор Шамрай, недавно досрочно получивший свое звание и потому старавшийся изо всех сил оправдать доверие. Он, быстро поняв обстановку, предложил взять след не только от пострадавших, но и от дружинников, направленных в преследование.

–

Надо подстраховать, товарищ капитан!
– Шамрай нетерпеливо поглядывал на часы и сдерживал собак, свирепо вырывавшихся из ременных ошейников.

– Можно организовать?
– спросил Галайда милиционера.

– Почему нельзя? Все можно. Нельзя только на небо влезть.

На крыльце появилась Устя.

– Вы доси чухаетесь?
– Уперлась кулаками в бока.
– Ай-яй-яй! А може, поснидаем? Яешню зробым з салом, га?

Галайда отдал распоряжение взять след и начать поиск.

– Ответственным за поиск назначаю вас, товарищ старшина, - сказал он Сушняку.
– Возьмите с собой шестерых. Если след раздвоится, поделитесь поровну. Тогда во второй группе старшим будет сержант Денисов.

– Треба дополнить моими.
– Устя с гордостью поглядывала на комсомольцев, глаза их горели нетерпением ожидания.

Галайда недолго колебался.

– Ладно, не помешают, Устя.

– Ох, ты же и типчик, Галайда! Оказываешь снисхождение. Да мои хлопцы такие!..
– Она даже слов не нашла.
– Твои в зеленых картузах скиснут, а мои в кепочках...
– И, не найдя подходящих слов, улыбнулась: - Пера и пуха!

Отправив поисковую группу, Галайда с милиционером и председателем пошли к сельскому клубу, где положили Митрофана и куда пока никого не пускали в ожидании исполнения формальностей.

У клуба дежурил дружинник с винтовкой, красно-черная лента повязана на рукаве. У подъезда опасливо жались какие-то старухи, мгновенно умолкнувшие при приближении начальства. Милиционер, посветив фонариком, подозрительно вглядывался в их темные лица и приказал часовому открыть дверь.

– Чего ты лякаешь старух?
– укорила милиционера Устя.

– Таких перелякаешь! А почему, отвечу. Бывали случаи, когда из старухи объявлялся натуральный бандюга с двумя шпалерами. Забыла, в каком селе живешь, Устенька?

Клуб помещался в доме сбежавшего с гитлеровцами лавочника. Сломав комнатные перегородки, комсомольцы оборудовали зал, в который при желании можно было вместить человек полтораста. Сейчас стулья были сдвинуты к глухой северной стене, сплошь залепленной плакатами, а посередине зала на табуретках, обтянутых кумачом, стоял гроб, тоже кумачовый, и возле него знамя.

– Чье знамя?
– спросил Галайда.

– Наше, комсомольское, - гордо ответила Устя и насторожилась, ожидая возражения.
– Що, не так?

– Так, так, правильно, - успокоил ее Галайда.
– Есть кто еще из его семьи, кроме Митрошки? Жена, дети?

Милиционер шагнул вперед, кашлянул в кулак, продолжая, не отрываясь, глядеть на искаженное предсмертной конвульсией, неузнаваемое лицо Митрофана.

Ответил председатель сельсовета:

– Жена его померла от брюшного тифа при немцах, больше никого не осталось в семье, кроме его и Митрошки. Пришел Митрофан сюда с Белоруси. Человек был... как поточнее сказать, шаткий. Хотя о покойниках худо не говорят...