Секреты людей, которые лечатся водой. Исцеляющая вода вместо таблеток и лекарств
Шрифт:
– Мишель, – возразил Петрович, – я немного уточню свою мысль. Колька и Полька, конечно, необыкновенные дети, но в той степени, в какой все дети необыкновенные.
Колька и Полька – брахманы
– Так я же и говорю: с нами дети – и в этом наша сила! И все-таки дети непростые. Позволю себе заявить, коллеги, что за такими, как Полька и Колька, будущее не только нашей страны, но и всей нашей планеты, всей, прошу простить высокий слог, земной цивилизации. И будущее это начинается сейчас, в данную минуту. Все вы знаете мои ипсилоны. Смею полагать, вы не раз убеждались в их точности и в сложности их построения, требующего от меня максимальной самоотдачи и привлечения великого множества знаний, которые я скопил за долгую жизнь. В нашей семье ипсилоны умеет строить и Алексия, которую я обучил этому непростому искусству не за один месяц. Так вот, когда я стал показывать внучатам построение ипсилонов, то Колька и Полька уже в процессе первого занятия мягко заметили мне: «Ты, деда́, зря так стараешься. Разве вывода твоей дроби так не видно?» Самолюбие мое, коллеги, было уязвлено до самой сути! «Что же, – сказал я внукам, – тогда скажите-ка мне, любезные, каков ипсилон летучей мыши?» Помните, это ипсилон я строил в Гималаях, опираясь на едва ли не всю известную в наши дни мифологическою традицию. И что бы вы думали? Колька с Полькой в один голос ответили тут же: «Пещера». Так ведь оно и было! «А каков, – не сдавался я, – ипсилон музыки исцеляющей?» Оба малыша засмеялись, переглянулись, а Полька ответила: «Это крестный – Александр Федорович Белоусов». И этот ответ был верен. Больше тестировать внуков смысла не было, потому что мне – самому Мишелю
– А не может такого быть, – спросил тестя Петрович, – что дети разыграли вас? Нашли где-то ваши ипсилоны, заучили тему и результат, а потом удивляли своими познаниями.
– Исключено, – отвечал Мессинг, – ведь было это, когда Колька с Полькой еще не умели читать.
Аргумент был железный. Я, в отличие от Петровича, верил Мессингу, точнее сказать, разделял его веру в наших золотых близнецов, потому что сам не раз убеждался в уникальных способностях Польки и Кольки. Кроме того, я припомнил об одной вещи:
– Я, господа, хочу поделиться с вами информацией. В нашей семье из поколения в поколение передается несколько, что называется, реликвий. Большая их часть осталась от моего предка Хесуса Хайме Блаво, жившего много веков назад в Андорре и получившего свыше дар помогать людям. И одна из этих реликвий представляет собой рисунок. Самый, казалось бы, обычный рисунок, на котором масляными красками изображен ребенок. Он мягко улыбается, глаза светятся неземным счастьем. На голове ребенка прозрачный обруч, в центре которого сверкает невиданной красоты и яркости звезда. Надпись на рисунке гласит: «Человек будущего – дитя синей звезды». Я рассказал это к тому, чтобы мы с вами осознали все-таки значение детей в нашем общем деле. И самое главное: ребенок на картинке, доставшейся мне от Хесуса Хайме, похож как две капли воды на Кольку и Польку. Давно заметил это сходство, но почему-то не придавал ему значения, полагая, как и Петрович, что все дети похожи в своей уникальности. Теперь же считаю нужным рассказать об этом вам, друзья.
В преддверии восхождения
Поздней ночью автобус привез нас в гостиницу, расположенную в предгорье Гималаев. Цель была близка, но вначале предстояло выспаться, что мы и попытались сделать. И спалось на севере Индии хорошо до той минуты, пока в двери наших номеров почти одновременно не стал ломиться Белоусов, который, кажется, так и не ложился:
– Друзья, мои! – кричал Александр Федорович. – Настя написала из Вевельсбурга!
Видимо, Белоусов не только не ложился, но и не отключал Интернет, пока тот еще работал. Впрочем, новость стоила того, чтобы проснуться в несусветную рань. Все мы ринулись в номер Александра Федоровича и приникли к экрану ноутбука:
Дорогие мои!
Я прибыла в замок Вевельсбург три часа назад и сразу же ринулась в архив. Я нашла!!! Может быть, потому, что помнила, где искать. Итак, друзья, передо мной архив посланий той самой экспедиции 1943 года, о которой мы с вами говорили. Беда только в том, что все это изобилие может так и остаться мертвыми письменами – шифры чрезвычайно сложны. Однако я прилагаю все усилия к расшифровке, которая в каждой из бумаг своя. Самую первую мы с Алексией расшифровали общими усилиями, связавшись друг с другом ночью по скайпу. Честно говоря, если бы не Полька с Колькой, мы вряд ли так быстро нашли ключ. Думаю, что и в дальнейшем они нам помогут. Опущу подробности, зная, что вы ждете информации. Действительно, хронологически это была самая первая шифрограмма. И послана она была из предгорья Гималаев. Мне даже кажется, что это как раз то место, где сейчас находитесь вы, потому что, если верить карте, иного подступа со стороны Дели к южным отрогам Гималайских гор фактически нет. Так вот, экспедиция Аненербе состояла из трех человек. Все шифрограммы поступали не прямо в Вевельсбург, а сначала в Гессен, где в университете существовал целый сектор по изучению природы воды. Кажется, как раз руководил им – этим сектором – тот самый Эдвард. Однако этот факт еще требует проверки. Только после Гессена шифрограммы поступали в Вевельсбург и попадали прямо к Гиммлеру, который сам курировал экспедицию. Кстати, кодовое название ее – «Афанасий Никитин». Так что мы не ошиблись в выборе страны. Вернее, не ошиблась прекрасная память Александра Федоровича. Первая шифрограмма, над которой больше часа бились четыре головы нынешней ночью – головы Алексии, Кольки, Польки и моя, – свелась к следующей информации, витиевато закамуфлированной, но в итоге вполне однозначной: на подступах к Гималаям аненербевцев встретил брахман, предложивший им свои услуги. Вдобавок к этой информации говорилось, что экспедиция согласилась принять эти услуги. Вот пока и все, но, согласитесь, это не так уж и мало. Я продолжаю работать над архивом «Афанасия Никитина» и от всей души желаю вам удачи!
Пусть все всегда будет хорошо!
Всегда ваша Настя Ветрова.Я посмотрел на своих друзей – их лица сияли радостью: «Мы на правильном пути! Мы не ошиблись!» Как приятно осознавать это! Признаюсь, мне все время казалось, что в выборе нашего маршрута кроется какая-то неточность, ошибка; что мы идем не туда. Однако теперь сомнения были развеяны, а это означало, что нам немедленно следовало отправляться дальше. Визит брахмана
И тут в дверь номера Белоусова робко постучали. Петрович машинально закрыл ноутбук, пока Белоусов возился с непростым замком, доставшимся отелю, видимо, от англичан-колонизаторов. Когда же дверь отворилась, нашим глазам предстал самый настоящий брахман. Вы когда-нибудь видели брахмана? Я прежде – нет и даже не знал о них. Однако когда в дверном проеме показался этот человек, я почему-то сразу понял, что это именно брахман, а не кто-нибудь другой. Мессинг шепнул мне на ухо:
– Это брахман.
«И чего же он, интересно, хочет от нас? Говорит ли он по-английски? А может, он говорит по-русски? Интересно, брахман, пришедший в 43-м к аненербевцам, говорил по-немецки? Какие странные мысли…» Пока я задавался этими вопросами, мудрый Петрович достал из внутреннего кармана куртки телефон, с которым возился Колька по дороге в аэропорт. Ну конечно! Коммуникативных проблем с туземцами у нас не будет, ведь творение неизвестного народного умельца способно переводить с хинди на русский и обратно в режиме синхрона! Брахман что-то залопотал на незнакомом языке, а из телефона Петровича мы услышали:
– Господа, меня зовут Ахвана. Рад приветствовать вас в Гималаях! Много слышал о вас, о ваших прежних открытиях и экспедициях! Я готов исполнить свою миссию, которая была завещана предками мне и всем представителям моего рода– сопровождать белых людей в горы.
– О каком роде и о каких, простите меня, предках идет речь? – спросил через телефон Мессинг.
– У меня нет тайн от вас, господа, – отвечал Ахвана. – Наш род именует себя Хранителями. Из поколения в поколение, от отца к сыну передается мудрость движения по горам. Миссия же наша – в открытости миру. А потому из века в век прибывающие сюда путешественники пользуются услугами представителей моего рода.
Совпадения? Провокация?Петрович предложил Ахване войти в номер. Белоусов последовал за ними, а Мессинг придержал меня за рукав, попросив тем самым остаться в коридоре. Когда дверь номера закрылась, Мишель шепотом сказал:
– Не кажется ли вам, Рушель, все это странным? Утром мы получаем письмо от Насти, где рассказывается, что экспедицию Аненербе встретил брахман, вызвавшийся быть проводником, и тотчас брахман является к нам, предлагая такие же услуги. Я, признаться, опасаюсь, ибо не знаю, что стало с теми немцами и с тем брахманом, который их сопровождал здесь больше чем полвека назад. Как поступить?
– Я думаю, Мишель, – тоже шепотом отвечал я, – нам стоит в данном вопросе положиться на Петровича. Пусть ваш зять старыми добрыми методами советской разведки раскусит Ахвану, вытащит из него все самое сокровенное. Полагаю, Петрович сейчас именно этим и занимается при помощи нашего волшебного теле– фона.
Ахвана из рода ХранителейМессинг кивнул в знак согласия, и мы проследовали в номер. Белоусов, Ахвана и Петрович сидели в креслах, которых в номере Александра Федоровича и было всего три. Поэтому нам с Мессингом пришлось примоститься на край обширной кровати.
– Ахвана, вы сказали, – обратился к брахману через телефон
– Да, совершенно верно. С незапамятных времен род, к которому я имею честь принадлежать, именуется родом Хранителей.
– Следуя этимологии слова «Хранители», – продолжал Петрович, – вы должны что-то хранить, не так ли? Не могли бы вы сказать, что именно?
– Ничего материального мы не храним и не хранили. Миссия наша в другом – хранить жизни прибывающих сюда путешественников.
– Он лжет, – шепнул мне Мессинг. – Напомню вам, коллега, что сглатывание слюны – один из самых ярких показателей того, что человек заведомо знает, что лжет. А наш брахман, пока произносил эту фразу, сглотнул трижды.
Я вспомнил, что физиогономистика в сочетании с жестологией – еще один конек Мессинга, а потому не стал возражать. Тем более что и Петрович глазами дал нам понять, что не верит словам Ахваны. Что было делать? Отказаться от услуг проводника? Но кажется, мы были поставлены в такие условия, когда отказ невозможен – самим нам в горах дороги не найти, а потому проводник все равно был нужен. Беседа же Петровича с брахманом продолжалась еще около получаса, и в ответах Ахваны было все больше сглатываемой слюны и все меньше информации. Меня не покидало ощущение, что Ахвана поставил внутренний барьер перед Петровичем. Наконец и самому Петровичу стало понятно, что «расколоть» индуса-проводника сегодня вряд ли удастся, а это означало только то, что нам следовало быть осторожными в дальнейшем общении даже друг с другом. Однако пора было собираться в путь, что мы и начали делать, разойдясь по своим номерам. Ахвана сказал, что ровно через час будет ждать нас внизу.
Белоусов решает отколоться от насКогда по прошествии часа я спустился в холл горного отеля, то среди собравшихся не увидел Белоусова, который обыкновенно не только не опаздывал, но всегда приходил на встречи гораздо раньше назначенного срока. Недоумевали и Мессинг с Петровичем, успевшие за годы знакомства изучить привычки нашего друга-долгожителя. Мы расположились в плетеных стульях и стали ждать. Наконец на лестнице показался силуэт Белоусова. Но что это? Александр Федорович в немыслимой расцветки обломовском халате и своем любимом малиновом колпаке, который он надевал в последние годы только в домашней обстановке. И вещей при нем не было никаких! А на ногах – тапочки с помпончиками! Чушь какая-то… Он остается здесь?
– Друзья мои, – пряча взгляд, произнес Бело– усов, – вот только собрался в путь, как стало мне нехорошо… В моем возрасте, знаете ли… Давление… Головокружение… Сердцебиение…
Никогда еще не слышал я, чтобы Александр Федорович так мямлил. Что произошло? Он не идет с нами? Бросает нас? Вот тебе раз!..
– К сожалению, дорогие мои, – продолжал Белоусов, – не могу составить вам компанию, поскольку в таком состоянии не могу быть полезен, а буду только обузой. Давление, знаете ли… Сердцебиение…
Тем временем Ахвана заговорил. И из трубки Петровича мы услышали:
– Да этот человек здоровее всех нас вместе взятых! Он не болен! Я умею распознавать недуги и здесь не вижу никаких отклонений от нормы.
Думаю, что брахман тогда сказал то, о чем думали мы все, но как-то стеснялись высказать вслух, боясь обидеть Белоусова. Впрочем, на слова Ахваны Александр Федорович не обиделся, а только покраснел, опустил голову, направив взгляд на помпончики тапок, отчего кисточка малинового колпака грустно свесилась перед самым носом ученого, сливаясь с цветом всего его лица.
– Да, – только и сказал сначала Александр Фе– дорович. Но потом, помолчав, продолжил, – я не болен, я солгал вам, простите…
Сейчас Белоусов был похож на нерадивого школьника, который прогулял урок, придумал нелепую и якобы уважительную причину пропуска, но был выведен на чистую воду педагогом и теперь готовился провалиться от стыда сквозь землю. Мы укоризненно смотрели на лгуна и ждали дальнейших объяснений, которые очень скоро последовали:
– Я это… того… Это не давление… не головокружение… Я ночью, пока ждал от Насти письма, тут вот прогуливался по аллее… это… прогуливался… звезды тут… Луна вот… И мы встретились с ней…
– С кем – с ней? – Мессинг ненавидел пауз в чужой речи, а потому перебил Белоусова, если можно, конечно назвать этим словом – «перебил» – попытку поторопить хоть чуть речь нашего друга.
– Я встретил ее! – продолжал Белоусов. – О, в свете луны она была так прекрасна! Так божественна!
– Кого – ее? – опять не выдержал Мессинг.
– Волшебную индианку, – только и сказал Александр Федорович и без сил присел в плетеное кресло.
– Только этого нам не хватало, – проворчал Петрович. – И что теперь делать? Идти без Белоусова? Втроем, ну, то есть вчетвером, с этим?
– А есть варианты? – вопросом на вопрос ответил Мессинг.
Да, вариантов, как кажется, действительно, не было. В таком своем состоянии наш новоиспеченный Казанова стал бы для всех обузой – он ежеминутно страдал бы от своей любви, от разлуки. И дело тогда, действительно, дошло бы до сердцебиения и головокружения. Пусть уж остается…
– Я, друзья, – вдруг неожиданно снова заговорил наш Дон Жуан, – сам от себя не ждал такого пыла. Ведь я, согласитесь, не мальчик…
– Да уж, – скептически пробурчал Петрович.
– Да, друзья, не мальчик. Но, простите, муж! – Белоусов все более воодушевлялся в своей патетике влюбленного. – Нынче вечером моя Коломба будет ждать меня у старого фонтана в глубине парка!
Вот ведь, Коломба… И почему Коломба? Имя, прямо скажем, не самое индийское. Нашел тоже время для любовных свиданий у фонтана…
– Хорошо, – примирительным тоном проговорил Мессинг, – оставайтесь, Александр Федорович, со своей Коломбой, а мы пойдем навстречу приключениям.
Белоусов обиженно надул губы – было видно, что ему тоже хочется навстречу приключениям.
– Пусть остается, – категорично сказал Петрович. – Справимся и без вас.
Последняя фраза Петровича, казалось, еще больше обидела Белоусова. И, потупясь, Александр Федорович стал подниматься по лестнице. Мы же стояли внизу и смотрели, как его немыслимый халат и малиновый колпак скрываются за поворотом. Однако когда мы уже собирались выйти наружу, Белоусов окликнул нас:
– Друзья! Удачи! И простите меня, но иначе я поступить не мог…
– Бог простит, – пробурчал Петрович.
Мессинг же успокоил пожилого Ромео:
– Мы не сердимся, Александр Федорович, а даже немного завидуем вам. Пусть все у вас будет хорошо!Секрет 3 Неделя постижения философии воды
День первый
О названиях научных монографий…
Поначалу восхождение не было трудным, что даже позволило Мессингу продолжить начатый пару недель назад спор о специфике заглавий научных книг.
– Дорогой Рушель, – поднимаясь по горной тропе, проговорил Мишель, – категорически, коллега, не соглашусь с вами относительно того, что вы сказали тогда по поводу названия монографии профессора Сидоровского. Помните?
Я, признаться, не помнил, что именно тогда сказал, равно как не помнил и самого этого названия, но все же кивнул, надеясь погасить этим пыл моего друга. Однако я ошибался.
– Категорически! – продолжал настаивать Ми– шель. – Разве мог ученый с мировым именем, крупнейший, не побоюсь этого слова, специалист по истории западноевропейского Ренессанса озаглавить свой труд этими двумя словами? И вам еще это кажется удачным!
Как я ни силился, вспомнить этих двух слов не мог, а потому смиренно ждал, не скажет ли Мессинг заглавие книги Сидоровского сам. И ожидание мое было вознаграждено – после непродолжительной паузы Мишель изрек:
– «Пояс Венеры»… И вам это нравится? Только подумайте! Ведь это научное издание. Разве пристало так называть ученые монографии?
Наконец я вспомнил, о чем идет речь, а потому не нашел ничего лучшего, как привести возражение, которое уже испробовал в нашем прошлом споре:
– Но ведь, Мишель, там в книге Сидоровского есть подзаголовок, по которому все понятно: «Представления о нравственности во флорентийском изобразительном искусстве XIV–XV веков». По-моему, очень все удачно: заглавие привлечет массового читателя, которому, кстати говоря, знакомство с книгой Сидоровского не повредит, а подзаголовок заставит купить эту монографию специалиста…
– Постойте, – не дал мне договорить Мессинг, – эту же мысль вы высказывали прошлый раз. Нет ли в вашем запасе каких-нибудь свежих доказательств? – и, не дав мне ответить, он продолжил:
– Я еще смею напомнить вам, коллега, что в тот раз вы пытались, правда, безуспешно, оспорить качество заглавия монографии академика Плохотнюка…
«Бог мой, вспомнить бы еще это название… Уж лучше молча подожду, пока мой разошедшийся не на шутку друг сам его не озвучит».
И опять Мишель не заставил себя ждать. Куда только делось его великое искусство паузы? Вот что значит пыл спора.