Семь незнакомых слов

Очеретный Владимир Владимирович

— Поехали, — сказал я. — Заодно пообедаем.

— А вдруг они вернутся?..

— Ну, вот ещё.

Первым делом Вероника — должно быть, справляясь со смущением — кинулась рассматривать отцовские книги. Водила пальцем по корешкам, некоторые доставала с полки и листала.

— Шикарная библиотека, — было резюме, — столько интересных книг! Илья Сергеевич их все прочитал?

— Понятия не имею, — я пожал плечами. — Он старается следить за тем, что я читаю, а я за его чтением совсем не слежу. Так исторически сложилось. Иди мыть руки, будем обедать.

— Ты

распоряжаешься, как хозяйка, — засмеялась она.

На кухне я открыл холодильник, бодро произнёс: «Так-так-так» и достал оставленные родителями бутерброды.

— Давай я тебе помогу. Что надо — нарезать хлеб, почистить картошку?

— Всё уже готово. Только суп подогреем.

— Очень вкусно, — оценила Вероника суп. — Твоя мама готовила? Знаешь, я тоже неплохо готовлю — если хочешь, сделаю тебе мою фирменную картофельную запеканку с мясом. Раз уж я тебя объедаю... Хочешь?

— Конечно, хочу. Только ты меня не объедаешь, а составляешь компанию. Жаль ничего выпить нет — родители всё с собой забрали, а о ребёнке не подумали.

Вероника прыснула:

— Ты забавный! Я тебя таким ещё не видела!

После еды она немного освоилась и даже сделала книксен своему отражению в высоком зеркале в прихожей. «Вероника, — пропела она скрипучим голосом, — ты сегодня выглядишь просто ужасно!». И сама себе ответила, но уже тоненьким голосочком: «Ах, я просто забыла умыться росой с лепестков незабудки!»

— Ты, наверное, здесь… репетировал? — вдруг обернулась она ко мне.

— Что репетировал? — не понял я.

— Что-что… произносить… Ты же говорил, что порепетируешь, помнишь? Или ты не репетировал?

— А-а, — сказал я, — ты про это… Почему же: репетировал. Только без зеркала. В своей комнате.

— У тебя уютная комната, — оценила она. — Ой, рыбки! — она кинулась к аквариуму. — У меня тоже были — шикарные! Вуалехвостки, сомики, гурами… Когда поступила в универ, пришлось отдать — родителям некогда ухаживать… Так где ты тут репетировал?

— Иногда стоял перед окном, иногда ходил по комнате. Но чаще лежал и смотрел в потолок.

— А ты просто репетировал или представлял… кого-нибудь?

— Представлял. Одну знакомую Веронику.

— Здорово! Можно посмотреть, как ты репетируешь? То есть меня как будто здесь нет, а ты просто репетируешь?

— С чего это вдруг?

— Мне же интересно. А если я буду участвовать, то могу не устоять, — объяснила она. — А мы ведь с тобой договорились, да? Но очень хочется посмотреть. Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

— И ты ещё говоришь, что я странный?

— Что тебе стоит? Ну, хорошо, я немного подыграю. Даже интересно — себя проверить. Давай, говори.

Она встала напротив меня и чуть улыбнулась, как бы показывая, что всё это простое дурачество. Затем переступила с ноги на ногу. Я скрестил руки на груди, представил, будто в левом уголке рта у меня сигарета, и разглядывал её с головы до ног — от блестящих глаз к розовеющей шее, останавливая взгляд на груди и скользя им ниже, ниже. Я чувствовал, как к сердцу приливает сладкая кровь.

— Так вот он ты какой, — медленно выдыхая

произнёс я, — так вот он ты какой цветочек… аленький…

На мгновение она закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Потом довольно покивала головой.

— Хорошо, солнышко, очень хорошо. Но и я молодец — видишь, устояла.

— Ну, это мы ещё посмотрим!

Я шагнул к ней, обхватил за талию, и мы начали целоваться.

14. Год с Вероникой

Перестройка перевалила за середину. После снятия табу с запретных тем коммунистическая идея начала ветшать. Никто и ранее особо не верил в возможность построения коммунизма — хотя бы потому, что никто толком не объяснил, каким он будет в повседневности, а картинка «приходишь в магазин и берёшь, что хочешь и сколько хочешь» виделась слишком фантастичной. Но в целом считалось, что наш экономический строй — правильный и справедливый. Теперь, когда со всей очевидностью выяснилось, насколько лучше живут люди в западных странах, становилось понятно: что-то пошло не так.

Место коммунистической идеи начали занимать другие — уже необязательные для всех и воспринимаемые, скорей, как новые увлечения. Почему-то тогда мало кто задумывался, что разные идеи разводят людей в разные стороны.

По телевизору стали показывать экстрасенсов — они лечили людей на расстоянии (говорили, что кому-то становилось только хуже, но это не афишировалось), энергетически заряжали воду, которую надо было предварительно набрать из-под крана, чтобы потом принимать её для хорошего самочувствия, и вообще творили чудеса из области, которую официальная наука то ли не признавала, то ли считала малоизученной. Вместе с экстрасенсами возник интерес к астрологии и древним магическим практикам — в некоторых газетах стали печатать гороскопы, а в разделе частных объявлений — предложения о гадании и приворотах.

Неожиданно возродился интерес и к религии — её больше не называли опиумом для народа и перестали препятствовать посещению культовых учреждений. Однажды к нам домой зашёл дядя Аркадий — его макушку прикрывала небольшая матерчатая нашлёпка. Я спросил: что это у вас на голове? «Лысину прячу», — отшутился дядя Аркадий. «У вас же нет лысины!» — удивился я. «Для того и ношу, — невозмутимо отвечал он, хлопая меня по плечу, — чтобы не появилась». Позже отец объяснил: дядя Аркадий начал ходить в синагогу, там так положено, а нашлёпка называется кипа. «А для чего она? — поинтересовался я. — Какой в ней смысл?» Отец пожал плечами: тема деликатная, он не лезет в неё с праздным любопытством.

Зато сам он пришёл в восторг, купив по дороге с работы Евангелие — репринт с издания 1912 года, ещё с дореволюционной орфографией, с двумя параллельными текстами, на старославянском и на русском.

— Представляете, — делился отец со мной и мамой, показывая синюю книгу с золотым тиснением на обложке, — в обычном газетном киоске! Год-два назад — не достать, а тут так свободно! Глазам не поверил, когда увидел!

— А зачем тебе? — с долей скепсиса уточнила мама. — Ты же не верующий!