Семь тысяч сто с хвостиком
Шрифт:
Матфей замолчал, опрокинул стопку и стал отрывать от птицы оставшееся крыло. Судя по мрачному виду старого стрельца, тот больше не хотел говорить. Молодой это почувствовал и не приставал больше к нему со своими расспросами. Он, как и его старший товарищ, налег на птицу и водку. Тимофей так же, как и молодой стрелец внимательно прослушал рассказ старого стрельца. Но поняв, что продолжения не стоит ждать, доел сыто и подозвал к себе трактирного человека. Тот поклонившись взял у гостя плату за еду и ушел. Тимофей немного еще посидел, надеясь и ожидая продолжения рассказа, но, не дождавшись, решил-таки идти отдыхать в свою комнату. Стрельцы пили водку и уже не беседовали. Они все съели и, видимо, вскоре тоже собирались уходить. Остальные посетители трактира не заинтересовали особого обыщика и он, сытый покинул трактир. Федота Тимофей не видел, а посему решил, что тот уже спит.
Войдя в свою комнату, Тимофей закрыл дверь на засов, достал из мешка свое оружие и положил его рядом
Утром Тимофей встал рано и выглянул в маленькое решетчатое окошко. Еще не светало, но под тусклым светом факелов на постоялом дворе уже суетились ямщики, что появились уже ночью и чьи стуки в ворота он слышал сквозь сон, и их скитальцы, коих те привезли на постоялый двор заночевать. Среди ямщиков Тимофей усмотрел и своего Федота. Тот, в отличие от других, впрягал в кибитку свою кобылу, которая часто фыркала и протягивала губы к хозяину, выпрашивая у него сладости. Боярский сын улыбнулся. Его всегда занимала дружба человека и коня. Эти твари словно были созданы Богом друг для друга. Конь Тимофею был намного ближе, скажем, пса. Тот постоянно лебезил перед своим хозяином, махая хвостом, он чуть ли не лизал ноги своего хозяина, а конь был полон достоинства и общался с человеком почти на равных. Он мог быть преданным, но равным своему хозяину. Пес мог и предать, конь никогда. Тимофей не любил пресмыкающихся тварей. Он считал, что каждый должен обладать чувством своего достоинства. Видать поэтому он и относился к холопам высокомерно и презрительно. Ведь из всех людишек они были самыми опасными. Даже лихие душегубы не вызывали в Тимофее столько неприязни, сколько холопы и смерды. Разбойники, тати, душегубы, - все они в какой-то мере были открыты для окружающих. Человек, попавший в их руки знал, что его ожидает. Смерды и холопы, вроде бы и верны были своим хозяевам, но стоило только тем попасть в беду, как преданные еще вчера людишки готовы были растерзать своих господ. Причем, обладая уже жизненным опытом, Тимофей заметил, что по характеру человека можно сделать вывод о том, какого он происхождения. Тот, кто был бунтарем, гордым и смелым, всегда являлся потомком благородного или на крайний случай свободного рода. Отчего стрельцы всегда бунтовали легко, массово и до смерти? Да от того, что все они были детьми свободных людей, такой вывод для себя сделал сын боярский.
На тракт кибитка выехала с первыми отблесками восходящего солнца в застекленевших лужах. Морозный воздух охлаждал дыхание, вырывавшееся из ноздрей кобылы густым паром. Но день обещал быть солнечным и, возможно, от того даже теплым. Облаков не наблюдалось и ветер дул слегка. Однако Тимофей укрылся тулупом и вскоре укаченный плавным ходом повозки, уснул. Почему-то человек ночью в темноте боится больше, чем днем, на свету. Впрочем, остаток пути до Тулы они миновали без происшествий. Им не встретились ни повозки, ни конные разъезды, ни пешие путники.
К вечеру, еще до захода солнца они стали проезжать уже довольно часто встречающиеся деревушки, потом они въехали в полосу слободок и, наконец, показался сам Тульский кремль. Тимофей еще ни разу не бывал тут и поэтому стал с интересом рассматривать укрепленную крепость, что ни раз останавливала врага у своих стен и не разу не впустившую супостата силой, а только хитростью.
Город сразу же произвел на Тимофея сильное впечатление. В лучах заходящего солнца он вызывал невольное уважение. Весь кремль был опоясан белокаменным полувалом. Низ стен и башен был построен из, видимо, местного белого камня, а верх - из большемерного красного кирпича, стены завершались зубцами в виде ласточкина хвоста. Боевой ход был на вид шириной в сажень с лишним, и защищен глухим парапетом с двурогими зубцами. В каждом втором или третьем зубце виднелись бойницы. Сверху боевой ход укрывала от непогоды двухскатная кровля, у подошвы крепостных стен были сооружены пушечные бойницы, сводчатые, суживающиеся в западных стенах и прямоугольные в восточных. Тимофей насчитал девять башен. По углам располагались круглые, а в центре стояли прямоугольные проездные башни. Башни сильно выступали за линию стен. В каждой башне Тимофей увидел три-четыре яруса. Помимо обычных бойниц в зубцах были бойницы навесного или косого боя. Проездные башни закрывались мощными дубовыми воротами и герсами. Для поражения противника имелись там и специальные бойницы для стрельбы внутрь.
Над всей архитектурной композицией возвышалась самая высокая башня, она имела четыре яруса и дозорную вышку с вестовым колоколом. Весь кремль окружал ров с подъемными мостами у ворот. Земли вокруг кремля не застраивались на расстоянии около ста саженей, как и около всех крепостей, но под самыми стенами кремля в тот час, как обычно во всех городах Руси происходила живая торговля, ежедневная ярмарка. Прямо под стенами кремля широко раскинулись деревянные прилавки, с навесами и без таковых. Можно даже издалека было различить огромные корзины, деревянные бочонки, мешки с мукой и крупами, кур, гусей и уток, баранов и разделанные коровьи туши, - все это, однако, уже сносилось в стоящие рядом телеги, торговый день заканчивался. Ряды еще
– Куда нам, барин?
– повернувшись к Тимофею лицом и натянув поводья, спросил возница.
– Давай к дому воеводы! Знаешь куда?
– Да не мудрено. Его дом внутри кремля, аккурат у башни на Погребу. Там еще есть проход к Упе.
– А мне говаривали, что двор его в Никитской слободе!
– удивился Тимофей.
– Так там его вотчина. Сам воевода из местных бояр. А в кремле занимает хоромы по праву должности. Туда временно, пока он главенствует и перебрался со всей своей семьей. Так куды скажешь, барин? В кремль?
– Давай туда!
– приказал Тимофей.
Федот стеганул кобылу, и та тихонько побежала по узким улочкам мимо высоких заборов, скрывающих терема и хоромы зажиточных горожан, и покосившихся изб более бедных их соседей к кремлю, где находился второй, официальный дом воеводы. Преодолев ворота Погребной башни, кибитка остановилась на большой Московской улице перед высокими воротами, прерывавшими деревянный забор-частокол, за которым возвышался терем с башней-вежей. Башня была увенчана теремцом-смотрильней, служившей для семейства воеводы дозорной вышкой. Федот вылез из кибитки и, подойдя к воротам, стал стучать в них кулаком. Вскоре отворилась дверка и перед ним появилась дворовая девка.
– Чаво тебе?
– кинула она словно сама была боярыней, а перед ней стоял холоп.
– Барин приехал к воеводе!
– пробормотал смутившийся возница, представитель столичного чиновника.
– Какой такой барин?
– спросила девка, сменив свою спесь на более вежливый тон.
– Особый обыщик из Москвы! Велел доложить о нем воеводе!
– А как звать то его?
– Романцев Тимофей Андреев сын...
– Ой! Щас!
– пискнула дворовая девка и скрылась, захлопнув дверку в воротах.
Прошло совсем немного времени и ворота отворились, пропуская вовнутрь боярского двора кибитку московского гостя.
ГЛАВА 3.
Иван Васильев сын Морозов сидел в столовой и кушал. В последние годы, буквально за пару лет, он очень сильно раздобрел и поэтому лекарь-немец, специально выписанный им из Москвы, посоветовал своему пациенту употреблять в пищу только несколько блюд и те он должен был кушать в малых количествах. Небольшая фарфоровая тарелка из сервиза, купленного воеводой Морозовым лично в Смоленске у аглицкого купца, наполовину была наполнена рассыпчатой, почти сухой гречихой. Ни маслица, ни сливок, ни даже молока, это блюдо не содержало. Иван Васильевич с трудом засунул в рот серебряную ложку с крупинками ужина и стал напряженно жевать, гоняя плохо разваренную гречку по зубам. И зачем я мучаю себя?
– подумал пятидесятилетний мужчина, - ведь в моем возрасте животы имеют все бояре и даже дети боярские, да тот же Пахомов, стольник стрелецкий, что был у него вчера, вообще имел живот как у не отелившейся коровы. А у меня он слегка только выпирает. Я же не какой-нибудь там смерд. Я воевода, я боярин знатного роду. Зачем мне быть худым аки юноша? Ну, у них там в Европах все худые, так что ж! Мы не должны же брать с них пример во всем, ладно в науках, в изобретениях различных, в устройстве жития, но не во всем же! Однако он думал так только тогда, когда приближалось время трапезы или, когда уж очень хотел чего-нибудь перекусить, кулебяки там или расстегая, или даже простого ржаного хлебушка. В тайне от своих домочадцев, которые поддерживали лекаря в его стремлении заставить батюшку похудеть немного, глава семейства таскал-таки всяческую съестную мелочь. Повар Игнатий, умевший готовить все и перекупленный Иваном Васильевичем у московского боярина Федорова смиренно молчал, когда к нему заглядывал голодный хозяин и между прочим пробовал что-нибудь съестное. Поварята тоже, опустив головы, ждали, когда боярин уйдет, пережевывая кусок курицы или горячего расстегая. Лекарю было невдомек, отчего время идет, а его пациент никак не худеет. Но он не сдавался и неизменно каждый раз продлевал срок съестных ограничений своему пациенту.
Кому воевода завидовал в минуты острого голода, так это своим детям - дочери и старшему сыну. Они были стройны и красивы, могли не ограничивать себя в еде и наслаждаться вкусными блюдами его повара. "Все в мать пошли", - считалось в их семье. Он редко кушал в одиночестве, но жена с дочерью ушли на ярмарку, а сын с "дворовыми опричниками", как называл семейную охрану воевода, их сопровождал в походе по городу. К тому обязывала его должность, но и времена действительно становились опасными. Еще несколько лет назад в Туле царило спокойствие, а нонче воздух был пропитан страхом, словно кулебяка начинкой.