Семь тысяч сто с хвостиком
Шрифт:
Тимофей присел на прежний стул и положил ногу на ногу, показав свои теплые шерстяные чулки выше чобот. Наступила тишина. Воевода щурил глаза и пытался прочесть свиток, плотно исписанный каким-то дьяком разбойного приказа. Наконец, он это дело осилил и, оторвавшись от грамоты ласково и с уважением посмотрел на особого обыщика.
– А из каких ты, милый человек, Романцевых? Отец твой случаем не Андрей?
– Андрей, Иван Васильевич, Андрей Романцев, - согласился Тимофей.
– Так знавал я твоего отца! Милейший Тимофей Андреевич!
– расплылся в улыбке воевода.
– Мы
Иван Васильевич взял другой стул и пододвинул его поближе к гостю, после чего сел на него и стал ласкового смотреть на московского молодого чиновника, в котором он заметил знакомые черты. Он и правда сталкивался с Андрейкой Романцевым, но они никогда не были дружны. Хотя и врагами тоже не слыли.
– Могу ли я предложить тебе, Тимофей Андреевич, остановиться в моем доме? Али пожелаешь никак не зависеть от тульского воеводы?
– с хитрецой спросил гостя Морозов.
– Небось захочешь остановиться в каком-нибудь постоялом дворе?! Но знай, они у нас не весть какие. Поэтому оставайся у меня! Будешь жить, как у Христа за пазухой. Надоедать не буду, работай, буду только помогать!
– Спасибо, Иван Васильевич, с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением, - несколько снисходительно для молодого человека, но с осознанием своего положения и значимости, сказал московский чиновник.
– Вот и ладно!
– казалось, что согласие остаться в его доме обрадовало воеводу. Он громко крикнул: - Наташка! Поди сюда!
В комнату вбежала молодая девка с длинной толстой косой и поклонилась в пояс воеводе.
– Вот что. Подготовь комнату для нашего гостя.
– Какую, батюшка?
– Ту, что возле башенки... да смотри чтоб чисто и тепло там было!
– строго сказал хозяин дома. Наташка кивала головой и всем видом показывала, что не заставит хозяина стыдиться.
– Не изволь беспокоиться, Иван Васильевич, - вставил Тимофей.
– Я человек привыкший к простой жизни. Не привык на перинах спать, да и к холоду хорошо отношусь. Говорят, аглицкие немцы вообще не топят в своих домах.
– Да как же не топить!? Ну, летом оно конечно без нужды. А зимой? Ведь замерзнешь!
– искренне удивился воевода.
– Сказывал мне об этом один обыщик, что у них в слободе под Архангельском, что на Белом море был. Так он говорит, что избы у них добротные, терема просторные, наши умельцы строили и везде топлено, а в спальнях холод страшенный. Они все, что есть на себя набросят и так спят. Говорят, для головы полезно и для сна хорошего.
– Да...чудной народ. Но мы не немцы, поэтому все у тебя будет по-нашему, по родному. Ступай с Наташкой, она тебя проводит, а я распоряжусь чтоб вещи твои из кибитки принесли. Возница - твой холоп, али из ямщиков?
– Из ямщиков.
– Ну, тадысь пущай на постоялый двор едет. А ты, Тимофей Андреевич, ступай в свою спаленку, отдохни, если надобно, с дороги. Вечерком баньку истопим, да откушаем по-домашнему. Ну а государево дело с утра начнешь. Ладно?
– Ладно, - кивнул Романцев, он согласился легко, поскольку на самом деле устал от дороги.
Когда гость с Наташкой ушли Иван
От тяжких рассуждений прервала его вернувшаяся с ярмарки жена. Она тихонько вошла в палату и замерла в ожидании благоволения мужа.
– Здравствуй, душа моя. Как сходили?
– нежно обратился к супруге воевода, наконец, заметивший ее присутствие.
– Все хорошо, светоч очей моих, - ответила его жена, но в голосе он услышал нотки волнения.
– Как дети наши?
– Хорошо. Софья к себе пошла, а Петр поскакал с товарищами в Никитскую слободку.
– Зачем это?
– встревожился отец.
– А разве ты не знаешь?
– успокоительно улыбнулась мать и дотронулась до плеча мужа.
– Опять к ней?
– Любовь у них...
– Не пара она ему. Да и не спокойно щас в наших окрестностях, шалят людишки, а он как-никак сын воеводы!
– Не переживай. Он не один, а со товарищами, да с твоим дворовым десятком. Они все конные, да с саблями, пистолетами и пищалями. Поди ничего не случиться!
– Ну, Бог с ним!
– Иван Васильевич перекрестился.
– У нас гость из Москвы, - уведомил он супругу.
– Остановился у нас пока. Проследи чтоб все было в порядке.
– Приехал-таки. Не беспокойся, любо мой, все будет хорошо.
– Оленька, ешо распорядись, чтоб баню истопили. С трапезой я разобрался. Предупреди Софью, пусть ведет себя соответственно, не одни дома, чужой человек в доме.
– Слушаюсь, - покорно склонила голову Ольга. Потом она поцеловала Ивана Васильевича и выплыла, словно лебедушка, из библиотеки. Для своих сорока с лишним лет, мать двоих детей была худа и стройна, она не раздобрела, как ее муж, хотя не ограничивала себя в еде. Седину, коей появлялось с каждым годом все больше и больше в еще густых некогда русых волосах, она закрашивала хной, специально привозимой воеводе из Персии. Голос ее был звонок, как в молодости и он единственный не менялся. Ольга являлась младшей дочерью старинного рода Лопухиных.
Воевода не долго оставался один. Вскоре к нему заглянула и дочь, любимое создание, его отдохновение и забота, ласка и любовь. Иван Васильевич души в дочери не чаял. К сыну он относился, как к мужчине, воину и наследнику. Дчерь же любил всем сердцем и в тайне не стремился ее передать никому. Дочерь, зная о нежной любви отца, отвечала ему теми же чувствами. Поэтому вопреки всем приличиям в доме у них установился культ не отца, а дочери. Зная, что такая вольность может броситься в глаза московскому чиновнику, воевода и предупредил супругу о соблюдении правил приличия.