Семейные хроники Лесного царя
Шрифт:
Резать волосы без ножниц было неудобно. И немного неловко, честно сказать: приходилось одной рукой придерживать плотные пряди, чтобы не ускользали из-под лезвия. При этом то и дело тыльная сторона ладони или костяшки пальцев касались лица статуи. На ощупь оно не ощущалось каменным, гладкое, бархатистое. Холодное и жесткое, но никакой шероховатости или полированного глянца настоящих статуй — как есть человеческая кожа, только истончившаяся, сухая, обтягивающая кости черепа.
— Эх, сколько же ты здесь простояла? Совсем отощала, — вздыхала Милена
— Ой! — Заглядевшись, она чиркнула всё-таки ножом по своим пальцам.
Но испугалась она не укола неожиданной боли, а того, что могла случайно поранить статуе лицо. Она кинулась ощупывать, осторожно водить подушечками пальцев по скулам, по невредимым щекам — и случайно размазала капельку крови по коже. Алый след ярким штрихом засиял на безжизненном сероватом лице. Милена, поглядев на это, снова протянула руку вперед — и сочившейся из пореза кровью густо выкрасила бледные губы. Царевна довольно улыбнулась: совсем другой вид! Порез же на пальце затянулся мгновенно, стоило только лизнуть.
Задумчиво посовав палец, Милена посчитала, что проделала в «занавесе» достаточную брешь. Укороченные пряди удалось расчесать пятерней вместо гребешка и раздвинуть на прямой пробор. Получилось очень даже неплохо! Длинная челка хорошо подошла к длинному носу, высокому лбу и узкому лицу с острым подбородком. А глаза у статуи оказались красивые! Широко распахнутые, взгляд устремлен на противника, которого давно след простыл. На слипшихся ресницах, до зависти длинных и густых, кристалликами остекленели слезы, темные соболиные брови сурово сдвинуты к переносице. Но всё равно понятно, что «при жизни» даже нос не слишком портил общую приятную картину. Светлая радужка завораживала, глаза словно были сделаны из серебра с тонкими ниточками чернения. Милена вздохнула: вот бы еще не было этой невероятной болезненной худобы, из-за которой острый нос выглядел хищным клювом, подбородок слишком выпирал, а глаза запали, обведенные нездоровыми тенями.
Повздыхав, освободительница перешла к остальным волосам. Царевне совершенно не нравилось, что несчастная висит, словно птичка в силках в сети из собственных прядей. Расплетать то, что было тут понакручено на всех ветках, не хватит и года. Да и не нужно бедняжке столько-то, к чему? Милена решила, что длины до пояса вполне достаточно — хочешь, потом косу заплетай, хочешь прическу сооружай, на любую хватит. Жалко, конечно, такую красоту резать, но придется здесь оставить, иначе саму спасательницу понадобится спасать — запутается в локонах спасаемой...
За этим занятием царевну и застали.
Одна из местных жительниц принесла очередные дары для статуи — букетик первоцветов. Однако цветы выпали из ее узловатых пальцев, когда коротышка узрела эдакое святотатство: неизвестно откуда взявшаяся чужачка осквернила их бесценную статую!
Коротышка схватила метлу, (которую тоже принесла с собой, чтобы немного прибраться в зале и на лестнице), и, угрожающе выставив древко, громко заорала:
— А ну брысь отсель!!! Ты шо ж натворила, зараза?!
Милена, увлекшаяся стрижкой, подпрыгнула на месте мячиком, развернулась, машинально вскинув перед собой нож.
— А ну не ори-ка на меня! — парировала царевна грозно.
Хотя испугаться было бы не стыдно: несмотря на малый рост, коротышка выглядела крепкой, плотной, как пенёк свежесрубленной березы. Драться с такой бабой на кулачках не хотелось, тем более руки у нее отвисали, загребущие, ниже собственных колен. И не важно, что ноги под юбкой явно короткие и кривые, как с неуместной злорадностью отметила Милена.
— Дык, как жесь не орать-то?! — наступала коротышка, размахивая древком метлы, что алебардой. — Ты чего тут наделала?! Всё красоту нашу попортила! На Богиню нашу — с ножиком?! Да как у тебя рука-то поднялась, поганка ты эдакая!!!
— Сама ты лягушка зеленая! — не отступала Милена. — Бедняжку тут заперли и еще издеваетесь над нею? Ей плохо, у нее горе, а вы что? Цветочки ей таскаете, как на погост?
— Не смей тревожить нашу Госпожу!!! — не слушала ее коротышка.
— Не смей на меня палкой своей махать!!! — не на шутку рассердилась Милена.
— Вот и получишь! — не отставала бабёнка, метлой размахивала, но слишком близко не подходила, рассчитывая взять на испуг. — Бабка моя за Богиней смотрела, мать моя смотрела, я всю жизнь присматриваю! А ты кто такая, чтобы косы ей резать?! Явилась! Кто тебя звал-то?!
— Она сама и звала! Столько лет приживалами тут живете, а не догадались помочь? — орала в ответ Милена. — А если сами не могли расколдовать, привели бы кого-нибудь знающего, не утрудились бы! Устроили из чужой беды себе культ — и хорошо вам? И живёте, радуетесь?! Да чтоб вас всех, чертовки зеленые!!! Указывает она мне тут! Помелом мне перед носом машет?!
Что-то так Милена разозлилась сильно! Так что саму себя забыла в праведном гневе. Гнев превратил лесную царевну в страшную и неукротимую повелительницу бури. Вознесясь над полом на порывах невесть откуда прилетевшего урагана, взвившего в воздух тучи сора и пыли, Милена неудержимо поднималась выше и выше, пока прямиком через дырявую крышу не воспарила над башней. Не в силах подавить клокотавшие в груди чувства, она принялась в сердцах крушить всё вокруг, разве только громы и молнии не метала во все стороны.
С деревьев и кустов сорвало листья закрутившимся шквалом, с лачужек развеяло соломенные кровли, хлипкие стены развалились по досочкам! Шум поднялся, гвалт. Птицы, что воробьи с воронами, что куры и гуси, перепугались, раскричались, прыснули в разные стороны, хлопая крыльями.
Бабы зеленые переполошились, подхватились носиться взад-вперед по рассыпающейся деревушке, тщетно стараясь сберечь хоть что-то из своего нехитрого хозяйства.
— На чужом страдании счастье свое построить хотели?! — гремел с высоты голос царевны. — Воспользовались беспомощностью?! Некому было вас отсюда прогнать взашей, вот и расселились, как у себя дома?!