Семейные хроники Лесного царя

Бересклет Антонина

— Что — фигура? — фыркнул Яр. — Много ты под балахоном разглядела?

— Да и рост женский — самую чуть лишь меня выше! — продолжала убежденно дочь, не слушая. — Не бывает таких миленьких маленьких мужчинок!

— Нормального он роста, — возразил отец со смешком. — Это ты у нас слишком вымахала, аж мать переросла, не то что меня.

Милена оглянулась на пыхтящих и давящихся в ладошки леших:

— Нечего ржать, кони! Я про людей говорю, люди все грубые, а мужики бородатые! А папка был эльфом, не сравнивайте! Эльфам природой положено быть хлипкими красавчиками, а среди человеков поди найди подобного!

—

Солнышко, успокойся. Всё у него нормально и с фигурой, и с лицом, — терпеливо пояснил Яр. — Как еще может выглядеть тот, кто едва перестал быть мальчишкой, но не успел стать мужчиной? Понимаешь, просто Сильван был очень юн, когда его впервые убили. Потом он повзрослел и даже немного вырос, но не возмужал. Усы с бородой у него по этой же причине не растут, о чем он, кстати, раньше очень переживал. Так что прошу, не напоминай ему об этом.

— Угу, — насупилась Милена. — Просто скажи, что ты его поэтому и выбрал себе в приятели, что он был весь такой особенный, хорошенький и на эльфа смахивает.

Яр не нашел, чем возразить догадливой дочурке.

Владыка Леса подробно объяснил царевне, что нужно сделать, чтобы чары окаменения развеялись. Оказалось проще простого: немного поколдовать и напоить болезного теплой кровью. Эльфийская кровь Яра в свое время вернула некроманта с того света. Пусть Милена лишь наполовину эльфийка, но в данном случае и этого будет довольно, ведь в застывшее тело заключен всё еще живой дух.

— А на гоблинш ты зря обрушилась, не виноваты они, — поведал в свою очередь сосед, которому уже не было смысла хранить чужие секреты.

Оказалось, «зеленые человечки» поселились возле башни много после того, как с Сильваном случилась эта беда. Каким-то образом они смогли преодолеть защитные чары, возможно даже, сам хозяин башни открыл им проход, разрешил обосноваться рядом. Ведь у него осталось дитя без присмотра и помощи, а гоблинши о любимце «богини» заботились, как о родном: кормили, одевали, даже по-своему, по-гоблински, воспитывали и обучали, как жить на свете. И не важно, что дитя оказалось не менее странное, чем «родительница». За три поколения, что сменились в гоблинской деревушке, дитя не то что ни состарилось, оно едва-едва подросло.

— Ребенок? — выгнула бровь Милена. Отчего-то эта новость ее задела. Причем непонятно, то ли хорошо это, то ли плохо, что у симпатичного чернокнижника есть какое-то там неведомое дитя.

— Он с этим дитём сюда пришел, — пояснил лешак. — Уж не знаю, откуда он его взял. Но любил его сильно очень! По нему и убивается теперь.

Много лет «статуя» простояла смиренно и тихо. Силы, что возвращались скудными каплями, Сильван не копил для освобождения, а безрассудно тратил на поддержание охранных чар, не подпуская к башне ни хищных зверей, ни людей, которые к гоблинам издавна питали крайнюю неприязнь. За это гоблины его и боготворили. Хотя, как и Милена, обманулись внешностью, приняв за женщину. К тому же громко рыдающее у ног статуи дитя наводило на мысль о самоотверженном материнстве, что не могло не тронуть сердца зеленых «человечков», ведь у гоблинов такой уклад, что общиной руководят не отцы и деды, а матери и бабки.

Так и зачах бы окаменелый чернокнижник в своей башне, потихоньку отдавая жизненную силу обитателям деревеньки и своему дитю. Да только дитя подросло — и сбежало. Что именно

его напугало или вдохновило на побег, никто не знает. Обеспокоенные гоблинши, как только обнаружили пропажу, немедленно отправили в погоню всех мужчин своего невеликого селения, но те до сих пор не вернулись, хотя уж несколько месяцев прошло. Затосковав о любимце, Сильван не удержал чувств, эмоции переполняли его — и выплескивались беззвучным плачем, который довелось услышать Милене.

— Странно, почему же тогда я ничего не слышал? — недовольно заметил Яр.

Лес безмолвно покаялся, что нарочно не пропускал к Владыке зов печали, так как не хотел его расстраивать.

«Спалю до кустика!» — мысленно рявкнул на такую заботливость Яр.

Лес заметил, что сей грех царь только что простил совокупно, ибо эта мера была принята, исключительно исходя из опасения, что зов напомнил бы хозяину о неприятной встрече с драконом.

«Выкорчую!» — пообещал Яр.

Лес тактично промолчал.

Чтобы хоть как-то успокоиться, Яр десять раз повторил дочери, что ей предстоит сделать. Та не перечила, десять раз выслушала, так как подобным серьезным колдовством ей не доводилось еще заниматься, тем более в одиночку. Тем более — колдовать над тем, о ком в ее детстве отец часто рассказывал забавные истории перед сном. Если судить по тем байкам, не стоит удивляться, что непутевый чернокнижник попал в такую глупейшую ловушку и простоял истуканом много лет… И всё-таки Милене теперь стало его еще жальче, чем прежде, когда она не знала, чей голос слышит.

Вернувшись к башне, царевна, стиснув зубы, пошла пешочком в деревню. Как и ожидалось, гоблинши, с причитаниями разгребавшие свалку, в которую превратились их жилища, встретили обидчицу неласково. Кто-то схватился за грабли, косы, за лопаты даже.

Милена встала перед ними, сгрудившимися и ощетинившимися, безоружная и виноватая. Ну, по крайней мере, она честно пыталась изобразить на лице безмерное раскаяние.

Подождав, когда стихнут крики и зеленые бабы поймут, что прямо сейчас их убивать никто не собирается, лесная царевна поклонилась в пояс и попросила прощения:

— Сожалею, что так получилось, — буркнула она, отводя глаза и поджимая губы. — По недоразумению вас обидела. Пожалуйста, не держите на меня зла.

Произнеся, что продиктовал отец, она развернулась и пошла в башню. Гоблинши проводили ее ошалелыми глазами.

В башне ее ожидало приятное удивление: кровь, которой она из баловства намазала губы статуе, исчезла, точно впиталась. Зато лицо выглядело уже не таким землисто-серым и глаза не столь стеклянными. Милена не удержалась, тихонько потыкала пальчиком в щеку — стала куда мягче! А губы так вообще почти нормальные. Теперь получится их чуть-чуть раздвинуть, чтобы… Милена жутко покраснела. Вроде бы делает ровно то, что велел отец, но отчего-то стыдно и жарко-душно. И в глаза статуе прямо поглядеть решимости не хватает. Только получается искоса сквозь ресницы мазануть быстрым взглядом — и тут же хочется поскорее отвернуться. После стрижки и первой стадии оживления «изваяние» показалось ей каким-то другим. Вроде бы еще красивей. Особенно если помнить, что перед ней мужчина, а не страшненькая женщина, как она раньше наивно полагала. Отчего-то от таких мыслей щеки Милены разгорались маковым цветом, вот же нелепость.