Семирамида. Золотая чаша

Ишков Михаил Никитич

То есть, на страх.

Сарсехим вцепился в страх, как хватаются за соломину – ничего более надежного и проверенного под рукой не оказалось. С утра, будучи не в силах оставаться в четырех стенах, он выбегал в город, взбирался на крепостную стену и, оцепенев, вглядывался в даль, где дымили сожженные селения. Кое–где в пределах видимости были видны ошкуренные, очищенные от веток древесные стволы. Когда-то их называли соснами, сикоморами, дубами, буками, теперь вместо листьев на них были нанизаны пленники. У одного из них, выставленного на обозрение

у самой стены еще хватило сил крикнуть жителям славного Дамаска, чтобы те не печалились, а до отвала ели, вволю пили, любились до изнеможения. В том и состоит милость богов, настаивал несчастный.

Такого рода наказ сразил евнуха наповал, после чего его уже не могли задеть непристойные предложения, которыми встречали его местные шлюхи и замужние дамы; хороводы, которые дамаскинцы сутками водили вокруг храмов Хадада и Ашерту; многолюдные общественные застолья, которые, по примеру правителя, устраивали городские кварталы.

Когда Сарсехима ввели в царский зал, он сразу почувствовал, что с Бен–Хададом что-то неладно. Куда девалась его царственная вальяжность, величественная невозмутимость, более похожая на непробиваемую самоуверенность! От его прежней всегдашней готовности развлечься, сыграть с кем-нибудь злую шутку, не осталось и следа. Он смотрел мрачно, растерянно, словно какая-то внутренняя хворь за ночь вконец истомила его. Во взгляде, в самой глубине зрачка таилась несмываемая растерянность.

Бен–Хадад, дождавшись, когда Сарсехим, стукнется лбом о плиты, с нескрываемой угрозой спросил.

— Где ты вчера был? – и вытер пот со лба.

Сарсехим обомлел. От подобной забывчивости вполне можно было тронуться умом – вчера и позавчера, и третьего дня он пировал во дворце, – однако евнуху хватило прежнего рассудка не досаждать владыке оправданиями.

Он ответил безыскусно

— Вчера, господин, я присутствовал на празднике, который твоя милость устроила во дворце.

— Я хотел спросить, чем ты занимаешься? – с нарастающим раздражением поинтересовался царь.

Этот вопрос окончательно сразил Сарсехима. Спрашивает, чем занимаюсь?! Вспомнились стихи, которые евнух вчера прочитал на пиру. Приглашенные встретили их громкими криками одобрения. В награду царь лично вручил вавилонянину серебряное блюдо. Напомнить о стихах, которые он сочинял все утро и весь день? Или о блюде?..

Бен–Хадад поднялся с кресла, вплотную приблизился к евнуху и зловеще поинтересовался.

— Куда запропастился молодой скиф, за которого ты поручился? Я предупреждал, ты поплатишься головой, если твой любимчик не вернется в Дамаск.

— Царь, – жалобно произнес евнух, – пощади.

После короткой паузы Бен–Хадад с какой-то тоскливой пронзительностью, словно ожидая участия от чужака, признался.

— Салманасар прислал гонца.

У евнуха мелькнула надежда.

— Значит, Буря добрался до ставки?

— Об этом ни слова.

— Но как же?..

Бен–Хадад впал в раздражение.

— Салманасар потребовал вернуть Нинурту! Гонец утверждает,

что начальник ассирийской конницы попал ко мне в плен, а я ничего не знаю об этом. Где скиф?

— Его ищут? – осмелился поинтересоваться Сарсехим.

— Кого?

— Нинурту.

Наступила тишина. Бен–Хадад, на глазах обмякнув, зачем-то заглянул в пасть одного из львов, охранявших возвышение, где стояло царское кресло, шумно хмыкнул, затем сел.

Евнух нарушил тишину.

— Надо расспросить ассирийского гонца.

— Не считай себя умнее других. Уже расспросили.

— И что?

— Он ответил, что два дня назад какой-то варвар сумел прорваться к самому шатру Салманасара, но что из этого вышло, он не знает. По слухам, именно он сообщил, что Нинурта попал в плен.

— К кому?

— Не прикидывайся дураком. Ко мне! К сирийцам!

— Но ему сохранили жизнь?

Бен–Хадад не поленился подняться, подойти, больно взять евнуха за подбородок. Он пристально посмотрел в глаза евнуху и выговорил по слогам.

— Я–не–зна–ю! Мне известно, что Салманасар приказал посадить на кол начальника своей конной разведки. Мне известно, что Шурдан угодил в опалу, а где Нинурта не–зна–ю!

Сарсехим облегченно воскликнул.

— Это все объясняет.

Царь выпустил подбородок и с надеждой глянул на евнуха.

— Что объясняет?

— Буря добрался до великого Салманасара, начальник разведки наказан. Следовательно, жди Бурю…

— Сколько ждать?

Сарсехим пожал плечами.

— Хорошо, давай подождем, – согласился он и трижды хлопнул в ладони.

В зал вошли два стражника, подхватили Сарсехима под мышки и вынесли из зала. Протащили по коридорам и посадили в какую-то тесную полутемную клетушку. Через какое-то время туда же доставили Ардиса.

— Допрыгался, старый козел! – обрадовался евнух. – Так тебе и надо.

— Побереги силы для пыток, урод, – огрызнулся старик и замолчал.

Ни на один вопрос евнуха Ардис не ответил, будто язык проглотил.

* * *

Вчерашним вечером, когда награжденный серебряным блюдом Сарсехим, в изрядном подпитии вернулся с царского пира, он решил заглянуть к Ардису. Сарсехим надеялся – посидим, поговорим о главном. Возможно ли, чтобы бог, получив удар в ухо, не поленился и подставил другое? Вот еще какая мысль теребила скопца – нет ли у старого вояки в запасе доброго сирийского вина? Пусть даже и не такого вкусного, как царское, но не менее забористого?

Кто мог знать, что старый вояка относится к числу тех же похотливых козлов, окружавших евнуха со всех сторон!

Дверь в комнату Ардиса оказалась незапертой. Евнух переступил через порог и угодил прямо в густую тьму, чуть подсвеченную факельным светом, залетавшим через открывшийся проем. У порога замер – с ложа доносилась какая-то непонятная возня, хриплые ухающие звуки, с какими дровосек обычно колет дрова. Приглядевшись, различил на ложе светлые пятна, два из которых были устремлены прямо к потолку.