Семирамида. Золотая чаша
Шрифт:
Следом раздался истошный, заставивший вздрогнуть всех, кто находился в шатре.
— Пощады!!
Откинулась занавесь, прикрывавшая вход в шатер, и в зал втащили связанного по рукам и ногам человека. Голова его была разбита, из раны скупо текла кровь. По одежде в нем можно было признать пастуха, что он тут же подтвердил. Увидев царя, начал вопить, что он – «человек стада», пасет овец и коз.
Салманасар на удивление долго слушал его вопли. Нинурту всегда поражало долготерпение безжалостного старика, который, сколько он помнил, ни разу не пощадил осужденного на смерть. Что царь царей хотел услышать от обезумевшего
Наконец царь вздохнул и приказал.
— Заткнись.
Пленник замолчал.
— Хочешь жить?
— О, великий государь, кто же этого не хочет!!
— Мало ли… А прилично заработать?
Пастух подозрительно глянул на царя.
— Кто же откажется?
— Или все-таки лучше на кол?
— Вот этого никому не хочется, – признался вдруг осмелевший пастух.
— Горы знаешь?
— Двадцать лет по ним хожу.
— Сам из каких будешь?
— Хетт, в подчинении у царя Халеба.
— Послушай, хетт, есть ли еще какая-нибудь дорога на Дамаск помимо этого главного тракта? Я имею в виду дорогу, по которой можно было бы провести обоз и снаряжение.
— Есть, господин, в горах, но обозы там не пройдут. Надо переправляться через Оронт.
— Мост выстроить можно?
— Никто не пробовал.
— Еще что?
— В одном месте крутой спуск.
— Выровнять можно?
— Если господин прикажет, соберет людей.
— Людишек соберут. Сможешь показать?
— Смогу.
— Покажешь вот этому, – Салманасар указал пальцем на Нинурту. – Если обманешь, он лично распластает тебя на маленькие ломтики. Веришь?
Пастух опасливо поглядел на Нинурту.
— Этот? – переспросил он.
— Да, – кивнул Салманасар.
— Этот сможет, – подтвердил пастух. – Этот распластает так, что мать родная не узнает.
* * *
Перед самым рассветом, в коротких сумерках Нинурта во главе конного отряда, состоявшего из полутора десятков человек, отправился в путь. Подручным взял Ушезуба. К следующей ночи ему было приказано прислать гонца, однако гонца не дождались, а ближе к полночи войсковой стан взбудоражил неизвестный всадник, сумевший добраться – на коне! – до самой ставки Салманасара.
Царь, раздосадованный неясностью обстановки и суматошными событиями последних дней, не поленился выйти из шатра и лично разобраться с очередным переполохом, о котором многие ветераны отозвались как о знамении, сулящем «большую кровь» и «скорые перемены». По главному плацу бегали люди с зажженными факелами, из проходов, отделявших одну эмуку от другой, выбегали воины, на ходу надевавшие доспехи. Все кричали, указывали в сторону западных ворот, откуда нарастал вал факельных огней, сопровождаемых истошными человечьими воплями.
С той стороны, из темноты и сполохов, рождаемых пламенем костров, вынырнула конная тень, ловко перемахнувшая через невысокую изгородь, отделявшая царскую ставку от остального
Шум сразу стих Начальник караула, на которого на эту ночь была возложена обязанность обеспечить охрану лагеря, подскочил к лежавшему скифу – теперь, когда факелы сгустились в кольцо вокруг царя и незнакомца, стал различим его варварский колпак, – и замахнулся мечом. Однако, услышав предостерегающий окрик Салманасара, ударить лежачего не отважился.
Салманасар приблизился к скифу, пнул его ногой.
— Ты кто?
— Великий царь не признал меня?
Салманасар вырвал факел у одного из охранников и осветил лицо скифа.
— Ты – вавилонянин, посланный с этим продажным евнухом в Дамаск.
— Так точно, великий царь. Я прибыл к тебе по поручению Сарсехима. Мне было приказано встретиться с тобой один на один.
— Кем приказано? – поинтересовался Салманасар и вновь уже с куда большей силой ударил ногой поднявшегося на колени пленника. Этот жест стража восприняла как приказ немедленно добить наглеца, ловкость и смелость которого выставила охрану в самом неприглядном свете. За все время, пока на Бурю сыпались побои, он не сказал ни слова.
Салманасару движением пальца утихомирил стражников.
— Как ты сумел пробраться ко мне?
— У восточных ворот я закричал, что сирийцы близко, а когда все хлынули в ту сторону, объехал лагерь и перепрыгнул на коне через изгородь. Там с внешней стороны не прокопан ров.
— Быть того не может! – заявил командир, отвечавший за охрану лагеря.
— Я никогда не лгу! – гордо заявил Буря.
— Ага, – подтвердил царь царей. – Скифы, самые хитроумные обманщики в мире, никогда не лгут.
— Мы не врем… – начал Буря.
Салманасар жестом остановил его.
— Тебя следует наказать за дерзость. Спасти тебя может только, если ты в моем присутствии одолеешь изгородь.
— Я готов.
— Веди, – приказал царь.
Они пошли рядом – великий царь и Буря, который вел под уздцы своего Верного. Позади рабы тащили роскошный паланкин. В свете факелов загадочно и нелепо выглядела его пустота, особенно принимая во внимание многочисленную охрану, сопровождавшую носилки.
Вскоре царь и варвар добрались до плетня, служившего оградой лагерю. Изгородь была повыше человеческого роста, однако Буря, разогнавшись, сумел преодолеть высокое препятствие. Царь поспешил к ближайшим воротам, через которые поджидавшие снаружи караульные тащили связанного, с тряпкой, закрывавшей лицо, Бурю. Процессию возглавлял Шурдан. Он обратился к отцу.
— Великий царь, прикажешь жечь его огнем, чтобы он сказал правду?
Салманасар удивился.
— Зачем? Он и так все скажет, не так ли?
Буря что-то промычал в ответ. Царь спросил.
— Кто приказал его связать?
— Я, государь, – ответил Шурдан.
— Зачем? Развяжите, откройте лицо
— Я полагал, что лазутчику незачем знать расположение нашего лагеря.
— Пустое. Он уже доказал, что не является лазутчиком.
Шурдан удивился.
— Кем же он является?