Семирамида. Золотая чаша
Шрифт:
Сначала меня и близко не подпускали к Закиру, а если царь настаивал, в зале всегда находились соглядатаи. Я никак не мог улучить момент, чтобы поговорить без свидетелей. Спасением оказалась увлекательная сказка о похождениях несчастного страдальца в чужедальних краях. С ее помощью мне удалось до крайности возбудить интерес моего покровителя. Он настоял, чтобы я имел возможность появляться у него всякий раз, когда ему этого захочется. Я веду себя предельно осторожно, и Амти–баба, пребывая в прежней памяти, не очень-то опасается проныры и мошенника, каким я являлся, тем более что я обещал сообщать ей о намерениях царя в отношении молоденьких красоток,
Итак, мы получили возможность говорить один на один. Мне также удалось вдохнуть в твоего отца мужество и решимость противостоять нападкам, которые то и дело сыплются на тебя, на твоего супруга, а также на его побратима. Я веду себя умно – в те дни, когда придирки учащаются, я лишаюсь вдохновения. Закир плачет как ребенок и требует продолжения. В такие минуты к нему лучше не подходи. С моей помощью Закир укрепил свой дух и отвергает всякие домогательства выразить покорность дракону. Как только он дает от ворот поворот всяким ходатаям, тайным посланцам, драконовым доброжелателям, прижившимися во дворце, ко мне тут же возвращается способность к сочинительству. Мне удалось внушить твоему отцу нехитрую мудрость – потерять голову при живом Салманасаре проще простого. Как оно будет с драконом, Иштар надвое сказала.
Зачем рисковать?
Госпожа, только не надо заблуждаться – худшее не за горами. Как оказалось, главная опасность исходит не столько от скошенной на один бок склянки, вход которой во дворец заказан, так как к ней прикасались «чужие руки», но, прежде всего, от царского полководца Бау–ах–иддина. Ты должна помнить его, этот мужлан был послан охранять границу с Эламом. Бау чванлив, самонадеян и открыто презирает меня, а в моем лице всякое письменное слово. Он называет это «ерундой». Полководец постоянно склоняет царя принять сторону дракона еще до того, как об этом будет объявлено официально. Хуже всего, что ему удалось найти общий язык с приставленным к Закиру посланцем царя царей, который является ярым сторонником огнедышащего змея. Привожу некоторые выражения, которые он позволяет в присутствии Бау: «Дамаск посмеялся над старческой немощью…», «Ашшур слишком жирный кусок для худородных отпрысков Иблу…», «илу светится только у молодых и дерзких».
На днях они вдвоем настояли, чтобы царь Вавилона письменно выразил дракону свою признательность за заботу о «несчастной дочери» и выразил готовность «всегда и во всем помогать ему». Когда от него потребовали приложить к сырой глине свой ноготь, Закир обратился ко мне за советом. Я ответил, ноготь это не государственная печать. Вполне достаточно поблагодарить доброго человек за участие в судьбе дочери. Зачем заходить далее? Я напомнил царю: «Кто без ума спешит, тот опаздывает».
Гонец со дня на день отправится в Калах.
Не упустите гонца.
Рад сообщить, что Ардис жив и здоров, чего и всем желает. Он живет в подаренном ему Закиром поместье вблизи Борсиппы, в Вавилоне появляется редко и, будучи в отставке, окончательно потерял связь с дворцом.
Поверишь ли, о нем забыли.
Воистину:
Поднимись и пройди по развалинам древним,
Взгляни на черепа последних и первых:
Кто был злодей, кто – благодетель?
Так и хочется сказать:
В реку бы броситься – вот что благо!
* * *
Сразу
Такое неслыханное милосердие никак не вязалось с жесточайшим наказанием, которому царь подверг мелких воришек. Некоторых солдат, сопровождавших обоз, посадили на колы всего за миску просыпавшегося зерна. Их ободранные воронами тела были выставлены на одном из хозяйственных дворов столичной цитадели. Кто-то из ближайших подчиненных обратил внимание Нинурты на этот зловещий нюанс. Начальник конницы, заметно разбогатевший после победоносного похода на запад и уверенный в добром отношении царя – Салманасар лично даровал ему наместничество в Ашшуре – презрительно отмахнулся от досужих разговоров.
Едва Нинурта покинул столицу, как владыке вновь представили донос, в котором командир одной из эмуку городского ополчения Шибанибы, обвинил Шамши–Адада в дерзком нарушении установленного богами чинопочитания. Нарушение выразилось в неоднократном употреблении неприемлемого выражения «старший брат», под которым туртан подразумевал царя царей. Настойчивое стремление считать себя равным владыке Ашшура могло быть простой оплошностью, если бы не прямое пренебрежение разрешением царя великого, царя могучего, «известной всем хромой особе» вернуться в Вавилон. Командир эмуку также обвинил Шамши–Адада в покровительстве разбойникам, напавшим на караван и дерзнувшим лишить жизни вышеупомянутую «особу».
В отличие от обвинения в хищении дани, на этот донос Салманасар никак не прореагировал. Правда, знающие люди были уверены – рано или поздно жалобе дадут ход. Об этом говорил отказ Салманасара лично встретиться с братом. Это мнение косвенным образом подтвердило одобрение мер, с помощью которых сын управлял страной. Салманасар в эти дни был особенно ласков с Шурданом.
Предсказание сбылось, когда вслед за покинувшим столицу конным войском, в Ашшур был послан гонец с приказом Нинурте немедленно вернуться в столицу.
Добравшись до своего родового гнезда, знакомясь с делами, Нинурта выразил крайнее неудовольствие тем, что Шами позволила сестре вернуться в Вавилон. Он назвал это «дерзким самоуправством» и «неоправданным, оскорбляющим богов милосердием». Если бы кто-то чужой, заявил он жене, посмел с такой небрежностью исполнять его распоряжения во время похода, он, не раздумывая, приказал бы отрубить бы ему голову. Дисциплина – это обязательное условие победы. Кто этого не понимает, будет наказан.
Шаммурамат невозмутимо выслушала упреки мужа, затем, оставшись с ним один на один, попыталась объяснить, чем этот приказ грозил ему и их семье.