Семнадцатая осень после конца света
Шрифт:
– Пока тут ты в более выгодном положении, чем у отца Аманесьо. Этого достаточно? – спросил шериф, устраивая на двери камеры амбарный замок.
Сид кивнул. Что говорить шерифу, который действительно оказался человеком правильным, пока было не ясно. Разве что привет от Аркано передать, но и это лучше не прямо сейчас.
– И уясни сразу – спасать тебя не входит в мои обязанности. Так что сиди тихо и помни, что не так-то легко было выторговать твою тушу у святых отцов. Они, видишь ли, подумывали проверить божью справедливость
– Распятием что ли? – вяло поинтересовался Вереница.
Шериф хмыкнул и больше с разговорами к несостоявшемуся висельнику не приставал.
Тот лежал на лавке и просто радовался, что остался жив.
В тюремной избе было тепло, пахло деревом и отваром, кожей сбруи и ружейным маслом. Веренице было уютно, и постепенно, утомленный до предела событиями ночи, он уснул.
А когда открыл глаза, увидел удивительно четкие очертания подтаявшего, а потом снова замерзшего снега прямо перед носом. Это не совсем лед, он вроде бы ничем не отличается от простого снега, но сверху похож на корочку пирога и больно режет прильнувшую к нему щеку.
Вереница повернул голову и обнаружил, что у него на шее все еще болтается уродливым галстуком обрывок петли.
Снег колол щеку, из разрезанного острой льдинкой уголка рта сочилась кровь. Ее вкус Сид чувствовал и на языке, а воздух вокруг состоял, кажется, из одного единственного запаха – гари.
Вереница подумал, что Крайняя деревня горит, а, судя по тому, как густо тянет паленым, уже догорает. Перед глазами выстроились неровные ряды обугленных печей с упертыми в небо трубами. Сид почти увидел их, а потом спохватился – не может он ничего видеть так четко. Печи не убрались, но как будто помутнели. Сид решил, что так лучше.
Он поднял голову из сугроба. Тот правдоподобно оплавился по контуру вереницыного профиля.
Огляделся.
Деревень вокруг не было вообще - была Пустошь. Спроси кто Вереницу, чем степь отличается от Пустоши, тот бы рассмеялся. Пустошь была Пустошью, не узнать ее было невозможно, даже если не видел до этого ни разу.
На востоке начало подниматься тусклое солнце, и стоял разрушенный город. Раньше Сид городов не видел.
Город был огромен. Он загораживал горизонт и расплывчатое сияние.
Больше ничего определенного о нем Сид сказать не мог. Были какие-то конструкции, и что-то еще горело, в дыме тонули все остальные запахи, и даже он сам, казалось, перестал пахнуть вовсе.
К белому коридору Вереница уже привык, к кошмарным снам – тоже, поэтому попробовал встать и оглядеться – из поганых знамений следовало прежде всего получать информацию. Мешало только одно. Было страшно. Страшно до такой степени, что не слушались руки, которыми он скреб корку подтаявшего и снова замерзшего снега.
На шею тяжело давила все еще затянутая петля.
Когда окончательно рассвело, стало ясно, что город горит, не курится, а разгорается свежим костерком. Гул пожара разносился
Вереница валялся на животе и зачарованно таращился на горящий город. Подумалось, что сон о прошлом. Только вот раньше он таких никогда не смотрел.
– Эй? – на пробу завопил Сид.
Получился то ли хрип, то ли стон. Веревка мешала. Вереница попробовал сорвать ее, но петля сидела плотно, а руки были слишком слабыми. Город продолжал гореть, постепенно наползая на Пустошь. Сиду стало интересно, доберется ли огонь до него и если доберется, насколько быстро получится ползти.
Оказалось, ноги не слушаются. Опять отключились. Или перебит хребет?
В попытках двинуться Сид вспотел, и теперь трясущейся рукой вытирал мокрый лоб. В глаза лезли грязные волосы.
– Плохо? – спросили вдруг из-за спины голосом доктора Адриана.
Сид, сколько мог, вывернул голову и скорчился – веревка впилась сильнее прежнего, она намокла и сдирала кожу. Вереница даже успел над собой посмеяться: горюет о коже, когда сломана спина.
– Вижу – скверно, - сам себе ответил доктор и наклонился к застывшему от удивления Веренице.
Тот видел перед собой не доктора Адриана из белого коридора, а потрепанного жизнью преступника Рэя Аркано, и теперь уже не оставалось сомнений, что оба они - один и тот же человек.
– Ты? – невнятно спросил Сид.
Аркано уселся на корточки и принялся развязывать веревку на сидовой шее.
– Сам или помогли? – без особого интереса спросил он.
– Вздернули, - подсказал Сид шепотом.
– Вот оно как, - кивнул Аркано, помог Веренице приподняться и указал рукой на горизонт.
Теперь они оба сидели на земле – Аркано более ли менее прямо, Сид – мешком, завалившись на куда мельче его доктора.
– Город горит? – осторожно поинтересовался Сид, заново обучаясь дышать. Что-то мешало, хотя веревка уже валялась рядом с ними на снегу. Смотреть на остатки петли, от которой едва не подох, было почему-то проще, чем на корчившийся в каких по счету судорогах город.
– И он тоже.
И тут Сид понял, что Аркано дышать почему-то труднее, чем ему самому, и на самом деле город – это скверно. Его не потушишь, как горящий сарай, и огонь расползется. Даже по снегу, а остановить его нельзя. По законам жанра, как в книжке.
– Аркано, - Сид, скорчившись от напряжения, поднял руку и схватил доктора за воротник.
Равновесие двух полудохлых тел пошатнулось, и в итоге Сид едва не рухнул, утянув собеседника за собой в грязный снег. В последний момент выброшенная назад свободная рука помогла удержаться.
– Что тут творится, Аркано? Я помер?
– Скорее всего, - пожал плечами доктор и осторожно отцепил от своего воротника сидову руку. – И я тоже. Ты же Сид, верно?
– Вроде да, - вздохнул Вереница. – А это что – ад все-таки есть?