Семья для мажора
Шрифт:
Не рассказала.
Что она собиралась делать, я знаю.
Уверен, что аборт.
Теперь, зная все подводные камни ситуации, тону в понимании, что не могу ей этого простить.
Я и не хочу.
Я не хочу ее прощать. Кого угодно, только не ее. Слишком глубоко она под кожей, и каждый гребаный раз отдирать ее от себя больнее, чем жрать стекло.
Я не хочу больше нырять в нее с головой. И я не буду. Не пускает внутренний барьер, который вот так с ноги не проломить.
Это нифига не меняет.
Она беременна, и
У меня только один вариант решения этой проблемы для нас обоих — классический.
— Пффф… — смотрю на приборную панель.
Классический вариант в моей ситуации — прыжок с обрыва.
Я, считай, бездомный. У меня были планы на ближайшее будущее, и они не включали в себя ребенка, но виноват я, а не Калинина.
Твою мать, это не будет для меня гребаной жертвой. Я хочу ее так, что от недотраха готов подушку отыметь, представляя, как на кулак наматываю рыжие шелковые волосы.
Это не жертва, нет. Это эгоизм. Я понимаю, и мне плевать.
Я понятия не имею, что делать с “семьёй”, но мне и на это плевать. Вариант у нас только один. И это не минус.
Может быть, она считает иначе, тогда ей придется сказать мне это в лицо. Я уже сдох один раз, и второй раз подыхать не собираюсь. Если она хочет минус, тогда пусть валит на все четыре стороны.
Дернув рычаг, по парктроникам выгоняю машину с парковочного места.
Боясь задеть чей-нибудь бампер, осторожно пробираюсь к воротам.
Желтые лампочки маячат в тумане, когда запускается механизм.
На дороге ситуацию спасают фонари и светофоры, но это все равно бредение почти в слепую.
Добравшись до кофейни, понимаю, что оставлять машину припаркованной у тротуара — русская рулетка. Словить “поцелуй в задницу” “Поршу” здесь проще простого.
Окна кафе светятся желтым.
Дернув на себя дверь, захожу внутрь и осматриваюсь.
На окнах и стенах красно-розовые сердечки. Смахивает на “День всех влюбленных”. Он, кажется, через неделю.
Калинина стоит за кассой, одетая в рабочий фартук и дурковатую круглую хреновину на голове.
Блять.
Ей вообще обязательно здесь работать?
Я пока не знаю, и мне нужно подумать.
Подняв глаза, чертит круг по моему лицу. Проезжается ими по моему телу.
Упрямо поджав губы, отворачивается и говорит:
— Ты рано. Мне еще полчаса работать.
Фарфорово-бледное лицо в обрамлении волнистых рыжих волос похоже на сердечко с пухлым ртом. Она похудела, теперь вижу это отчетливо. От этого лицо не особо выиграло, потому что быть сердечком на тонкой шее ему идет больше, чем проступившие скулы и чуть впалые щеки. Может быть, кто-то со мной не согласится, но это мое чертово мнение.
— Поверь, клиентов у тебя сегодня больше не будет, — сую в карманы руки. — Сворачивайся.
Глава 24
— Ого… — выйдя из кофейни вслед за мной, Калинина расширяет
Крутя головой и перебрасывая через плечо сумку, смотрит по сторонам. На тротуар и проезжую часть, по которой улитками тащится транспорт.
Движение эпично медленно, и я с трудом представляю, как до ее дома добраться. Ожидаемо приходит мысль о том, как бы она добиралась до дома в этом тумане, не будь здесь меня.
Ее обманчиво невинные глаза смотрят на меня украдкой, когда подхожу к одному из окон и опускаю железные ставни. Калинина принимается возится с другим окном. Как ни странно, они поддаются с первого раза.
Дожидаюсь, пока повесит замки и проверит дверь, после чего иду к машине и открываю для нее пассажирскую дверь «порша».
— Спасибо, — бормочет, забираясь в салон.
Забравшись на свое место, отъезжаю о тротуара и, протянув тридцать метров вверх по улице, торможу на первой попавшейся парковке. Это парковка какого-то административного здания, и в десять часов вечера она совершенно пуста, так же, как и улица вокруг нас.
Я не хочу больше ждать.
Я хочу внести ясность в каждый пункт нашей повестки прямо сейчас, поэтому глушу мотор, оставляя в качестве фона музыку какой-то радиоволны. Убавив звук по-максимуму, усаживаюсь поудобнее.
Калинина не двигается.
Положив на колени сумку, смотрит в окно с таким видом, будто у нее вместо позвоночника металлический штырь.
Я хочу до нее дотронуться. Подыхаю от этого желания, но не могу. Теперь все не так, как раньше. Раньше я не знал, что она может засандалить мне в спину кухонный нож и провернуть пару раз, глядя в мои глаза и понимая, как это, твою мать, больно. По крайней мере, теперь я понимаю, за что она постоянно извинялась.
— Ты была у врача? — спрашиваю, глядя в свое окно.
— Да… У меня беременность. Если хочешь знать подробности, я пришлю тебе заключение врача.
— Есть подробности? — бросаю на нее взгляд.
— Не очень много, — продолжает смотреть в окно. — Он еще очень маленький, но…
Она жует губы, а я смотрю на ее профиль.
— Но? — стараюсь звучать нейтрально.
— Но это уже человек… — выпаливает. — У него есть сердце, и оно работает.
— Что еще у него есть? — ерзаю по сиденью.
— Кажется, пока больше ничего, и сейчас он передает тебе привет, потому что меня тошнит… — отстегивает ремень, толкая ладонью свою дверь, но та не поддается.
— Блин… — выбросив вперед руку, снимаю с дверей блокировку.
Распахнув свою, Аня стряхивает с колен сумку и выпрыгивает из машины.
Быстро отстегиваю ремень, выходя следом.
Фонари вокруг нас выглядят желтыми кругами. На тротуаре метрах в пяти слышу чьи-то голоса, но разглядеть кого-то там просто нереально.
Обойдя капот, вижу, как она вышагивает вдоль машины, запрокинув голову и закрыв глаза. Усиленно тянет носом воздух, изобразив на лице гримасу.