Семья для мажора

Зайцева Кристина

— Я весь внимание, — отвечаю совершенно ровно.

Выждав паузу, оценивает степень моей серьезности и, удовлетворившись, говорит:

— У меня простое предложение. Я озвучиваю, ты обдумываешь. Можешь время взять, можешь сразу решить, как угодно.

— М-м-м, — тяну, изображая заинтересованность.

Постукивая по столу пальцами, продолжает:

— Вознесенский сильно болен.

— Не знал, — откашливаюсь.

Отец Марины, моей бывшей, неплохой мужик. По крайней мере, я с ним никогда не конфликтовал. Не за чем было. С моим отцом они друзья со

школьной скамьи, поэтому для него такой расклад что-то вроде удара.

— У него к тебе особые чувства, — сообщает. — Чем-то ты его обаял. Он в тебе видит своего зятя, и рассчитывает увидеть внуков. Хотя бы одного.

— Мы с Мариной расстались, — напоминаю, если у него, блть, склероз.

— Мне пох*ру, — сообщает спокойно. — У меня друг умирает, и дочь единственную хочет за тебя отдать. Ей детей можешь делать в любом количестве, начиная прямо с сегодняшнего дня. Расклад такой. Женишься на Марине, отдам тебе процент от активов завода. Не женишься, раздавлю.

Я недооценил все перспективы сегодняшнего дня.

Сжимая до скрипа костей кулак, смотрю в холодные голубые глаза мужика, который мне никто.

— Иди нах*р, — чеканю.

— Значит по-плохому, — кивает, откидываясь в кресле.

В крови плещется бешенство, от которого на руках шевелятся волосы.

Пустого в его угрозах ничего нет, и, выходя из кабинета, я вижу перед глазами очень тонкую, но отчетливо красную пелену. Она туманит башку все время, пока иду к машине. Когда, подойдя к ней, впечатываю в крышу кулак. Все время, пока пялюсь в лобовое, пытаясь мысли выстроить в логическую цепочку. Ухожу в себя на целый час, не замечая даже того, что в кармане джинсов звонит телефон. Только победив этот гребаный красный туман, я начинаю думать по-настоящему. Решение приходит не сразу. Нащупываю его путем упорной мозговой активности.

Сжав пальцами руль до побеления в костяшках, хриплю в пространство:

— Это я тебя уничтожу.

Глава 48

Аня

Добравшись до универа, я выпрыгиваю из такси и несусь в деканат, опаздывая везде, куда только можно опоздать. Я довела до возмущения даже своего врача, потому что эта женщина явно не привыкла никуда спешить. Она двигалась так неторопливо, что, глядя на это, я в трудом усидела на стуле.

Пройдя через турникет, набираю Кирилла, вспомнив о том, что он просил позвонить. Он не берет трубку, и я отправляю телефон в сумку. В ней такой бардак, что не удивилась бы, найдя там дохлую кошку.

— Ба… какие люди! — слышу голос Васи, своего старосты. — Ничего себе, — прикладывает к груди руки. — Неужели нас решила посетить сама Калинина!

Сдав в гардероб куртку, оборачиваюсь и чистосердечно прошу:

— Вась, отстань, а?

— Ну, класс, — бубнит, раздеваясь. — Я думал ты на красный диплом метила, а ты… эххх…

— Планы поменялись, — обхожу его.

— Эт я уже понял. У тебя хвостов больше, чем у Кислицына, внучка уважаемого человека, — кричит мне вдогонку.

Хвосты последнее, что

меня теперь волнует.

Продираясь в потоке людей, сворачиваю на пожарную лестницу и по ней поднимаюсь на второй этаж. Без крайней необходимости я вообще предпочла бы в деканате не появляться, но мне нужно отдать “справку” и получить освобождение от физкультуры.

Секретарь в приемной встречает меня нейтрально, но косит глаза, когда узнает о цели моего визита. Насмешливо кривит губы, бормоча под нос что-то вроде “да уж…”.

Да уж! Нельзя ли побыстрее?!

Табличку на двери декана я игнорирую. Как и исходящую от нее ауру. Воспоминания о нашей последней встрече — то, о чем бы навсегда хотелось забыть, но лучше этого не делать, ведь та встреча была отличным уроком.

Кошусь на дверь, мечтая убраться отсюда поскорее. В чертову насмешку дверь открывается, когда я заканчиваю ставить подписи в каком-то журнале.

Когда-то я считала, что они похожи. Кирилл и его мать. Они не похожи, даже несмотря на очевидные сходства. Он другой. Надменный может быть, но он умеет быть нежным. Таким нежным, что у меня нутро плавится, а она… кажется, она не знакома с этим словом, хотя однажды я видела, как она смотрела на Кира. С гордостью и… возможно какой-то волчьей любовью.

Выпроводив посетителя, собирается закрыть дверь, но глаза, такие же насыщенно карие, как и у ее сына, вдруг цепляются за меня.

По позвоночнику проходит мерзкий озноб. Я ненавижу себя за эту реакцию, но в этой женщине столько превосходства по отношению к другим, что невозможно без подготовки решить, как себя вести.

Слегка сжав свои слегка ненастоящие губы, велит:

— Зайди.

Развернувшись, скрывается за дверью, оставляя после себя арктический холод.

Мои ладони становятся влажными, и я накрываю одной из них свой живот, вспоминая о том, как вчера Дубцов дурачился и рисовал желтым маркером заячью морду и уши вокруг моего пупка.

Он отлично рисует.

Талантов у него просто не счесть.

Из-за этого сегодня на приеме у врача мне было слегка, черт возьми, неловко.

Положив ручку, расправляю плечи. Клянусь себе, что не стану трусить. Именно этого он хотел от меня. Правда учитель из него так себе, он только требовать умеет.

Запах уже знакомых тяжелых духов забивает нос, когда вхожу в просторный кабинет декана. Мне не приходилось здесь бывать.

Надежда Александровна Дубцова смотрит на меня, сидя за своим рабочим столом.

Я не умею грубить людям. Кажется, в этом моя беда, потому что они это чувствуют.

— А ты оказалась хитрее, чем я думала, — замечает с издевкой, когда сажусь на один из стульев за длинным столом для совещаний.

Передернув плечами, прижимаю к животу сумку.

— Не знала, что вы обо мне все время думаете, — осматриваю пол и потолок.

— Думаешь, я теперь до тебя не дотянусь, дорогуша? — игнорирует.

Перевожу на нее глаза. Веселья на ее лице нет, только жалящая неприязнь. Это задевает меня сильнее, чем все-все, что она когда-либо мне говорила.