Серая радуга
Шрифт:
— Ему уже всё равно, ты слышишь? — орал он шепотом, а Дара все рвалась у него из рук, и Мелита уже с трудом удерживала ее кисти. — Ему все равно, это была «Душерубка», ему всё равно, он мертвый!
Мелита испуганно пискнула, когда он осмелился это сказать, но Кристо только зыркнул на нее сквозь космы: сам перепугался этого слова, впервые, а уж сколько трупов навидался до этого!
«Душерубка», «иссекатель», «духовная гильотина» — если по-внешнемирски. Душа была разлучена с телом в одну секунду, отсечена от плоти, вырвана из неё, и сейчас там, в невидимом для них мире, Макс Ковальски поворачивается спиной к трибунам и покидает
А она обязательно сделает что-то не так.
— Дара, он же нас выгородить хотел, — прошипел Кристо на остатках дыхания, — ты уже ничего… ничем… будешь дергаться — я тебя по башке тресну!
Он заговорил наконец по-своему, и это подействовало на девушку, как контрольный магический удар: она как-то вся обмякла, замотала головой и дала опять посадить себя на скамейку. Кристо заметил, что с трибуны Магистров за ними пристально наблюдают, и попробовал скорчить физиономию человека, который только что узнал, что его обдурили, что он сам лопухнулся и по дурости притащил в Одонар самозванца. Если сделать вид, что весь срыв Дары — только из-за этого…
Он с досадой саданул кулаком по колену, сплюнул сквозь зубы — и Алый Магистр отвел взгляд — теперь, вроде бы, таращился на Экстера. Только не смотреть на арену, только не туда, иначе его гримаса растает в секунду. А может, этого и не заметят? Небось, у всех рожи не хуже…
Кристо был не совсем прав. У учеников и большинства артефакторов расправа вызвала легкое восхищение в плане быстроты и легкое сожаление по поводу того, что убивать пришлось победителя. Те, кто успел хоть пару раз пересечься с Февралем, мстительно ухмылялись — Ковальски умел заслуживать любовь и уважение. Ребята, которых Макс натаскивал по сеншидо, ошеломлённо переглядывались, Фрикс и Гелла сидели напряженные и ошарашенные, Озз изображал физиономией что-то непонятное, а по лицу Бестии всегда было трудно прочитать ее эмоции. Она выглядела как обычно, и только после единственного слова стало ясно, на чьей она стороне.
— Мрази…
Это было брошено в сторону Магистров. Фелла скользнула взглядом по начинающим шуметь ученикам, посмотрела на Дару, которую благополучно удерживал Кристо, и наконец презрительно вперилась в Экстера, как будто ожидала от него опровержения этого слова. Экстер взвился было на ноги во время удара Дремлющего, но поделать ничего не успел. А сейчас вот с бледным до синевы лицом вглядывался в один из проходов на арену.
Это было лицо человека, все худшие предположения которого оправдались в одночасье.
Бестия посмотрела по тому же направлению и почувствовала, как ее тоже переполняют не самые лучшие предчувствия.
По проходу быстро шла Лорелея, и ее волосы развевались, летели по воздуху, сияя в тусклом полудне расплавленным червонным золотом. Легкое, белое, без вышивки платье, парусило на ветру, и лицо светилось светом божественной ярости. Она была и прекраснее, чем обычно — и страшнее в сотни раз самой Бестии, когда та изволила гневаться.
Она оказалась рядом с телом Макса быстро, слишком быстро, будто двигалась не при помощи ног, а на крыльях. Нагнулась над ним, опустившись на одно колено. Вгляделась в застывшие, но почти еще живые глаза — для этого ей пришлось повернуть его голову так, чтобы Ковальски смотрел в небо…
Потом медленно-медленно
Щиты разлетелись без остатка сразу же после того, как их создали. Гвардия Магистров повалилась как подкошенная — кто без сил, кто хватаясь за виски. Дремлющий, как назло, опять начал погружаться в сон, остальные Магистры поняли, насколько страшно обстоят дела, но все равно не успели бы ни защититься, ни ударить. Что-то шло впереди Лори. Настолько страшное, что Кристо задохнулся, только почувствовав это, невидимое, как «Душерубка», но гораздо более жуткое — катилось вперед, вперед…
Остановилось. Как раз перед оробевшими, побледневшими Магистрами. Богиня там, на арене, выпрямилась во весь рост, сделала шаг, не спуская с них убийственного взгляда — ничего, что-то сдерживало ее мощь, щитом окружало трибуну Магистров…
Дара вдруг тронула его за руку и кивнула на Экстера. Казалось, что директор окаменел на своем месте, пальцы вцепились в высокий бортик, и по бортику, как волны, расходились импульсы артемагии, прозрачно-перламутровая защита… Защита арены, к которой воззвал директор.
Лорелея попыталась пробить защиту на трибуне раз, другой — и повернулась лицом к Мечтателю. Арену сотрясло что-то вроде злобного рычанья, а может, грома, который раздавался неизвестно откуда. Экстер крепче сомкнул пальцы. Артемагический щит, у которого оставалось всё меньше питания, защищал все трибуны по кругу.
— Не надо, Лори, не надо, — повторял он одними губами, так, будто она могла его услышать. А может, она и слышала, но не была с ним согласна: следующий удар был направлен уже в сторону Экстера. Сначала предупреждающий — чтобы директор не совался — потом серьезнее… защита, кажется, затрещала…еще…
Бестия не сразу поняла. Когда возник щит, она не сразу догадалась посмотреть на Мечтателя, потом закоченела еще секунд на пять от такой картины: лирический директор Одонара защищает Магистров от одного из своих артефактов!
Теперь к ним повернулись все трибуны. В звенящей тишине слышался только болезненный шепот Мечтателя:
— Лори, не надо… не надо этого…
Директор Одонара встал, как будто так легче было держать щит; Лори уставилась на него в упор, все позамирали при виде этой борьбы…
Две темные кровавые капли медленно сползли по верхней губе Мечтателя, он вцепился ногтями в барьер, и в этот момент Фелла Бестия, прошептав что-то, что женщины обычно не говорят, встала рядом с директором и накрыла его ладонь своей.
Щит упрочился и выровнялся. Бывший воин Альтау, хоть и паж, — аргумент хоть для кого, хотя вряд ли для разгневанной богини. Но Лорелея уже взглянула в глаза Экстеру, увидела стоящие в них слезы, кивнула, как бы с чем-то соглашаясь, и отвернулась.
Ощущение опасности и силы схлынуло. Невидимая волна больше не грозила потопить Магистров. Лицо Лори все еще светилось, но уже не гневом, а, кажется, грустью, да и сам этот свет начинал уходить, таять, сияли как прежде только ее волосы. Она опять опустилась на колени над телом Макса Ковальски, не прикасаясь к нему, только глядя, как будто вспоминая что-то; почему-то провела над его губами ладонью. Встала. Плавно, но как человек, принявший какое-то решение.