Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Ходят будни — народное житье.
Будни угрюмы, вихрасты,
С мозольным горбом, с матюгами...
В понедельник звезды не часты,
В субботу же расшиты шелками.
Воскресенье — умытые руки,
Земляничная алая рубаха...
Братья, корни жизни — не стуки,
А за тихой куделью песня-пряха!
1917
8302
Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук,
Утолю без настоек и мази
Зуд томлений и пролежни скук.
Клуб земной — с солодягой корчагу
Сторожит Саваофов ухват,
Но, покорствуя хвойному магу,
Недвижим златорогий закат.
И скуластое солнце лопарье,
Как олений послушный телок,
Тянет желтой морошковой гарью
От колдующих тундровых строк.
Стих — дымок над берестовым чумом,
Где уплыла окунья уха,
Кто прочтет, станет гагачьим кумом
И провидцем полночного мха.
Льдяный Врубель, горючий Григорьев
Разгадали сонник ягелей;
Их тоска — кашалоты в Поморье —
Стала грузом моих кораблей.
Не с того ль тянет ворванью книга,
И смолой — запятых табуны?
Вашингтон, черепичная Рига
Не вместят кашалотной волны.
Уплывем же, собратья, к Поволжью,
В папир^сно-тигриный Памир!
Калевала сродни желтокожью,
В чьем венце ледовитый сапфир.
В русском коробе, в эллинской вазе,
Брезжат сполохи, полюсный щит,
И сапфир самоедского князя
На халдейском тюрбане горит.
1917 или 191
8303
Городские, предбольничные березы
Захворали корью и гангреной.
По ночам золотарей обозы
Чередой плетутся неизменной.
В пухлых бочках хлюпает Водянка,
На Волдырь пеняет Золотуха,
А в мертвецкой крючнику цыганка
Ворожит кули нежнее пуха:
«Приплывет заморская расшива
С диковинным,
Я в халате. За стеною Хива
Золотым раскинулась базаром.
К водопою тянутся верблюды,
Пьют мой мозг — аральских глаз лагуны,
И делить стада, сокровищ груды,
К мозжечку съезжаются Гаруны.
Бередит зурна: любовь Фатимы
Как чурек с кашмирским виноградом...
Совершилось. Иже Херувимы
Повенчали Вологду с Багдадом.
Тишина сшивает тюбетейки,
Ковыляет Писк к соседу-Скрипу,
И березы песенку Зюлейки
Напевают сторожу Архипу.
1917 или 191
8304
На божнице табаку осьмина
И раскосый вылущенный Спас,
Но поет кудесница-лучина
Про мужицкий сладостный Шираз.
Древо песни бурею разбито,—
Не Триодь, а Каутский в углу.
За окном расхлябанное сито
Сеет копоть, изморозь и мглу.
Пучит печь свои печурки-бельма:
«Я ослепла, как скорбящий дед...»
Грезит парень стачкой и Палермо,
Президентом, гарком кастаньет.
Сказка — чушь, а тайна — коршун серый,
Что когтит, как перепела, ум.
Облетел цветок купальской веры
В слезный рай, в озимый древний шум!
Кто-то черный, с пастью яро-львиной,
Встал на страже полдней и ночей.
Дед, как волхв, душою пестрядинной,
Загляделся в хляби дум-морей.
Смертны волны львиного поморья,
Но в когтисто-жадной глубине
Серебрится чайкой тень Егорья
На бурунном, гибельном коне.
«Страстотерпец, вызволь цветик маков! —
Китеж-град ужалил лютый гад...»
За пургой же Глинка и Корсаков
Запевают: «Расцветай, мой сад!..»
1917 или 191
8305
В избе гармоника: «Накинув плащ, с гитарой...»
А ставень дедовский провидяще грустит:
Где Сирин — красный гость, Вольга с Мемёлфой старой,
Божниц рублёвский сон, и бархат ал и рыт?
«Откуля, доброхот?» — «С Владимира-Залесска...»
— «Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»
Махорочная гарь, из ситца занавеска,
И оспа полуслов: «Валета скозырим».