Сердце прощает
Шрифт:
– Германия, Германия превыше всего...
Особенно ликовал штабс-фельдфебель Капп, старый член национал-социалистической партии. Он с особым восхищением говорил о пророческом даре фюрера и, как всегда, был категоричен в своих заключениях.
– Господа офицеры, дорогие коллеги, - с пафосом говорил он, - я считаю, что Кавказ уже наш. Нынче-завтра над Казбеком и Эльбрусом взовьется наше немеркнущее знамя. Без Кавказа Россия как разъяренная тигрица с перебитыми задними ногами. Конечно, она будет еще некоторое время рычать, но укусить уже не сможет. С завоеванием Кавказа
– подняв рюмку, воскликнул он.
Когда выпили, Штимм сказал:
– И все-таки пока не возьмем Москву и Ленинград, Россия все еще не будет нашей.
– Я полагаю, господин лейтенант, что эти центральные русские города сами склонят свои головы перед фюрером... А что им делать? В этом уже никто не сомневается, - сказал штабс-фельдфебель.
– А я пью за дипломатический талант фюрера, - отчетливо произнес Ганс Фишер.
– Вот как! Любопытно!
– восхитился Штимм.
– Что же тут любопытного? Мы все здесь свои и можем говорить откровенно. Вспомни, Франц, как здорово наш фюрер провел Даладье и Чемберлена. Чехословакия после этого, словно на десерт, была преподнесена нашему великому рейху.
– Ганс, ты чертовски гениален!
– с легкой иронией проговорил Штимм и похлопал оберштурмфюрера по плечу.
Фишер вновь самодовольно запыхтел сигарой.
– По-моему, и дуче оказался не в лучшем положении...
– Мы и его одурачили, - сказал Штимм.
– Именно это я и хотел подчеркнуть, - заметил уже захмелевший Фишер.
– Однако, господа, дуче наш союзник...
– осмелился вставить слово унтер-офицер Грау, до сих пор хранивший молчание.
Ганс усмехнулся.
– Наш фюрер, исходя из высших интересов нации, надел на дуче хомут... Фюрер великий дипломат, утверждаю я и никому не позволю оспаривать эту истину, и особенно вам, Грау... Зарубите себе на носу, Грау, что мы впрягли макаронников в нашу упряжку и им из нее не выпрячься.
Фишер пыхнул клубом сигарного дыма и восхищенно продолжал:
– Или вот, стоило нашей элите пустить кое-кому пыль в глаза и в результате - колоссальный успех. Должен признаться, что меня восхищает поразительный факт из дипломатической практики фюрера и его опорной гвардии.
– Ганс, я тебе завидую, - сказал Штимм.
– Чем черт не шутит, когда бог спит: может быть, после войны тебя переведут на дипломатическую службу!
– Не исключено, не исключено... Итак, это было перед самым началом восточного похода, - польщенный общим вниманием, значительно промолвил Фишер.
– У меня в Берлине был тогда приятель, служивший в ведомстве имперского министра доктора Гебельса и имевший доступ к кое-какой информации...
– Оберштурмфюрер, вы, надеюсь, не будете разглашать государственную тайну?
– взволнованно пролепетал Грау.
– Молчите, Грау, это все, что требуется от вас... Берлин походил тогда на военный лагерь. По ночам не умолкал гул танков, самоходных орудий. Все это было приведено в движение, но куда направлялись войска, понять было трудно, и никто точно не знал, что происходит. По городу ползли
– Операции по захвату Британских островов?
– спросил Штимм.
– Да, мой милый Франц, да... Но не успели подписчики получить этот номер газеты, как были объявлены чрезвычайные меры по его изъятию.
– И вы, оберштурмфюрер, читали эту газету?
– жмурясь, как от солнца, почти шепотом произнес Капп.
– Разумеется, - с гордостью ответил Фишер.
– Если бы не читал, то и не рассказывал бы.
– Что же дальше?
– поинтересовался Штимм.
– Случай с газетой был расценен так, что кто-то из наших высокопоставленных руководителей допустил разглашение важнейшей государственной тайны. По городу распространились слухи о том, что фюрер был потрясен подобным "предательством" и что между фюрером и министром пропаганды доктором Гебельсом произошел невообразимый скандал, который должен был завершиться отстранением Гебельса от всех государственных дел. Кое-кто клюнул на эту шумиху, и это сбило русских с толку, усыпило их бдительность и крепко помогло нам в первые же дни в разгроме их армий.
– Да, вот что значит величайший ум!
– восторженно пропел Капп.
– Во имя достижения мирового господства все средства хороши, распалившись, продолжал Фишер.
– Треугольник Берлин - Токио - Рим - это тоже дипломатия. Наши союзники - япошки отважно дерутся на Дальнем Востоке. Янки терпят поражения одно за другим. Скоро мы и до них доберемся. Зажирели они на мировых хлебах. Надо сбить с них спесь. "Это наш непримиримый враг "номер один" - окрестил их фюрер. И эти пророческие слова останутся для нас программой действий до тех пор, пока не будут американские плутократы разгромлены. Я прошу, друзья, поднять бокал за разгром Америки. Ура!
– покачиваясь от опьянения, крикнул оберштурмфюрер.
Штабс-фельдфебель и унтер-офицер, как будто они только и мечтали об этой долгожданной минуте, трижды прокричали "ура", за разгром Америки, за мировое господство!
Выпив за мировое господство, фельдфебель однако неожиданно загрустил.
– А я, видимо, все же мелкий человечек, плохой политик, многого еще не понимаю, - неожиданно вдруг для всех признался он.
– Не хмурься, не плачь, ты будешь великим человеком. Тебе открыты все дороги во весь мир, - утешил его Франц.
– Все не ясно.
– Что же именно?
– спросил Франц.
– Например, бесконечность вселенной. Как я ни пытался представить ее, ничего не пойму. Убей меня, не могу охватить ее своим сознанием.
– А к чему она тебе, эта бесконечность? Плюнь ты на нее! Разве нам сейчас до нее. Дело идет теперь о будущем нации, о ее величии, ее мировом господстве, а ты тут со своей вселенной, - упрекнул его Грау.
– Да ты, видно, Курт, переложил через край, - заметил Штимм.
– У тебя в голове, как у меня в желудке.