Сердце прощает
Шрифт:
– Ничего у меня не перемешалось, - возразил Курт Капп и отбросил назад пятерней спустившиеся на глаза длинные русые волосы.
– А тогда что же тебе непонятно?
– с раздражением спросил Ганс Фишер и недовольно сморщил раскрасневшееся лицо. Курт молчал и что-то обдумывал, а Ганс упрямо смотрел на него и щурил глаза. Его заостренный нос, казалось, еще больше оттянулся и удлинился.
– А что такое мировое господство?
– Оберштурмфюрер!
– подал голос и захмелевший Грау.
– Имею честь просить... изложите ему, точнее говоря - растолкуйте, что такое есть мировое господство, как его должен понимать рядовой, патриотически мыслящий немец...
–
– С учетом поправки баловня судьбы... прошу прощения - господина инспектора и хозяина этого дома, моего друга доктора Франца Штимма... мировое господство означает то, что всеми богатствами земли будем распоряжаться мы, немцы, в интересах германской нации. Леса, поля, реки, моря и люди тоже будут принадлежать нам. Мы будем определять судьбы народов. К нам рекой потечет золото, драгоценности. Чего же здесь вам непонятно, Капп? Воля каждого немца будет законом для каждого не немца. Все, кто будут нам противиться, не будут покоряться, подлежат уничтожению. Это очистит мир от всего, что его разлагает. Просвещение и культура будут только для немцев. Остальным она будет только мешать. Меньше в мире будет забот и хлопот. Не нужно будет тратить бумагу на книги, строить школы, театры. Страна наша будет сияющей звездой в мире. Вспомните историю: мир всегда состоял из господ и рабов. Так будет и впредь. Что касается вас, дорогой друг, то вы за ваши услуги... э-э, я хотел сказать, службу, получите чин оберштурмфюрера. Не дурно, а? Ну, а лейтенант Штимм, благодаря своим влиятельным родственникам в Берлине, очень скоро станет губернатором Цейлона, Крыма или Мадагаскара... Ты заведешь себе роскошный гарем, Франц! У тебя будут сто красавиц-рабынь, а свою русскую девочку ты подаришь будущему эсэс-оберштурмфюреру Грау, не правда ли? Итак, за Франца Штимма и его губернаторство!
Капп и Грау охотно поддержали тост и выпили.
– Нет, мне такого губернаторства не надо, - вдруг помрачнев, сказал Штимм.
– Мы еще не можем укротить Россию. Все крестьяне этой страны взялись за оружие, наточили на нас ножи. Это же могут сделать и другие народы. Как же тогда быть? Мы расплескаем свою кровь по миру, обескровим себя. А дальше можем зачахнуть. Я сомневаюсь, Ганс, удержимся ли мы на мировой вершине? Да и карабкаться до нее еще не так уж мало. Почувствовав, что вино ударило ему в голову, Штимм встал из-за стола и, слегка раскачиваясь, вышел на середину комнаты.
– А если говорить откровенно, то ты, Фишер, веришь в эту вершину, а я... не верю. Я честный немецкий офицер, я готов умереть за величие нации, за честь и доблесть нашего оружия, но я не верю в твою вершину...
Все удивленно уставились на Штимма, не зная, как выпутаться из создавшегося щекотливого положения.
– Господин инспектор, вы, кажется, выпили немного лишнего, - скромно заметил унтер-офицер Грау, - вы несколько возбуждены и говорите...
– Я говорю то, что думаю, - перебил его Штимм.
– Оберштурмфюрер Фишер, могу я говорить в кругу друзей то, что думаю?
– Конечно, можешь, - пьяно усмехнулся Фишер.
– Однако глупости все-таки лучше не говорить. А вообще, черт побери, какая муха тебя укусила, Франц? Оскорбился за свою несовершеннолетнюю любовницу? Что с тобой случилось?
– Ничего не случилось. Просто мне стала противна вся эта трескотня, твое высокомерие и... твои непомерные амбиции!
– Что ты сказал?
– бледнея, произнес Фишер.
– Господа, господа, мы действительно много выпили... Грау, проводи господина лейтенанта в другую комнату...
– Если бы ты был мне не друг, я бы...
– мрачно выкрикнул Фишер, схватив свою фуражку с изображением черепа на черном околыше, направился, сильно шатаясь, к выходу и хлопнул дверью.
Глава пятнадцатая
Литровая бутыль мутной самогонки стояла на середине стола.
– Господи, помоги переплыть, вон какая она глубокая и страшная, сказал полицай Степан Шумов и, взяв бутыль в руки, разлил самогон по стаканам.
– А куда нам торопиться, мы не спеша, - пробормотал его напарник Цыганюк.
– Выпьем пока по одной трудовой, а там будет видно.
– Поехали, - скомандовал Яков Буробин.
Они чокнулись, выпили, крякнули, понюхали корочки черного хлеба и принялись с хрустом жевать сохранившийся еще с прошлой осени шпик.
– А где же кума?
– спохватился Буробин и, посмотрев на Цыганюка, предложил ему: - Давай поди покличь ее, без бабы и вино - не вино.
Цыганюк вышел во двор, и через минуту супруги вошли в дом. Наталья гордой походкой прошла к столу и лукаво глянула на старосту. Тот с невозмутимым видом принялся вновь разливать по стаканам самогон.
Степан усмехнулся:
– Господи, господи, видишь ли ты через тучи, что творится на твоей обетованной земле?
– Ты, Степан, не балагурь над богом, а то ведь он тебя и накажет, строго заметил староста.
– А я у него в списках не значусь, поскольку в небесной канцелярии не был.
– Ты на что это намекаешь?
– Ни на что не намекаю. Я только говорю, что родился без божьего позволения и в числе рабов господа бога нигде не прописан.
– Ну, то-то, смотри у меня, а то я тебе язычок-то дверью прищемлю.
– Не обижайся, Яков Ефимович, на него, - сказала Наталья.
– Как вешний путь - не дорога, так и пьяная болтовня - не речь. Степан всегда по простоте душевной чего-нибудь лишнее взболтнет.
Яков чуть приметно улыбнулся в усы и предложил тост за здоровье хозяйки. Опять все чокнулись, выпили до дна и принялись с хрустом и чавканьем есть.
– Крепка, зараза, - сумрачно заметил Цыганюк.
– Что и говорить, хороша и жгеть, аж как перец!
– восхитился Степан.
– Выпьем еще по одной и, пожалуй, с ног полетим долой, - с усмешкой процедил сквозь зубы Буробин.
– Нет, на одной мы не остановимся, - с пьяным упрямством возразил Степан.
– Ты же знаешь, какая у нас с ним работенка, - указывая взглядом на Цыганюка, продолжал Степан.
– Все леса кишать партизанами, только и оглядывайся по сторонам, а то в один миг окажешься с праотцами на том свете. Да и удружил же ты мне работенку, Яков Ефимович. Век тебя, благодетеля, не забуду. И если бы ты не был моим сердечным другом - я тебя вот сейчас бы взял бы и удушил, - растопырив пальцы и нацеливаясь ими на Буробина, возбужденно, зло, хрипло заключил Степан.
– Ну, ну, тише, ты что, сдурел, что ли? Черт болотный! Выпивать выпивай, но ума не пропивай, - с опаской пробурчал Буробин.
– Мирон мой тоже что-то по ночам стал дергаться, - сказала Наталья.
– Да замолчите вы, дьяволы!
– с неожиданной злобой оборвал вдруг своих собутыльников Цыганюк.
– Мы же гуляем, а не на панихиде, - круто повернулся в его сторону Степан.
– Зачем же нам молчать? Мы даже споем. Шумел ка...мы...ш, де...е...ревья гнулись, а ноч...ка те...е...мная, - затянул было он, но так как голоса у него не было, то скоро осекся.
– Нет, в певцы я не гожусь. Я лучше буду пить, чем петь.