Сердце прощает
Шрифт:
Наполнив стакан, он громко закричал:
– Все! За новый, значит, нонешний порядок выпьем, други хорошие! За нашего несравненного опекуна и наставника, Якова Ефимовича, ура!
– За Якова Ефимовича я выпью тоже, - сказала Наталья.
– И я тоже, - внезапно поддержал ее Цыганюк, и компания снова звякнула стаканами.
Степан выпил и, подбежав к старосте, обвил его руками за волосатую шею.
– Солнышко наше, отец родной, защитник наш наземный, вот кто ты для нас, пропали бы мы без тебя, как мухи. Трудно тебе, я знаю, но большому кораблю большое
Буробин тоже как будто расчувствовался. Он вытащил из кармана свой большущий клетчатый платок, трубно высморкался, а потом сквозь хитрую улыбочку, спрятанную под усами, ответил:
– Ох, и сукин же ты сын, Степка, и умный и вместе с тем подлец, все понимаешь! А ведь кое-кто думает, что мне так уж и легко нести свою ношу... Черта с два! И главное - за что? Я ведь не какой-нибудь купец богатый, не отпрыск белой кости. Я мужик. Думой моей была и есть земля. Я сросся с ней с детства. Тоскую о своей полоске с этакой плотной, в человеческий рост рожью. Бывало, глянешь на нее - сердце так и забьется. Если бы можно было - так бы и обласкал ее всю на своей груди. Руки чешутся, а почесать-то обо что? Немцы обещали дать наделы, а их все нет да нет. Вот ведь что получается. Ну, а куда ж податься-то? Советскую власть ненавижу. Спросишь - за что? За то, что подрезали меня, под самый корешок подрезали.
– Вижу, Яков Ефимович, горько тебе. Но бог терпел и нам терпеть велел. Придет время, и ты получишь свой надел, - с притворным сочувствием произнес Степан и, уставившись сощуренными глазами на старосту, продолжал: - Помнишь, как в сказке говорилось: "Подождите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток".
– А мы с Натальей... мечтаем о промысле. Обжигать... Кирпич за кирпичиком... обжигать, - с хмельной хрипотцой прерывисто проговорил Цыганюк.
– Надо приобщаться к этому... к новому порядку. Чтобы не зазря...
– Об кирпичики-то можно и обжечься, воин... И черт знает, чего вас тянет туда? Лучше забудем все и осушим самогон. Смотри, сколько еще здесь целебной водицы! Не оставлять же ее до завтра, а то еще, не приведи господь, прокиснет, - указывая на синеватую бутыль с мутно-желтоватой жидкостью, заявил Степан.
– Вы сколько хотите, столько и пейте, а я больше не могу. Так ведь можно и до чертиков допиться, - запротестовала Наталья и, поднявшись из-за стола, неровной походкой вышла на кухню.
Прошел час, другой. Цыганюк вдруг заскрежетал зубами и обессиленно склонил голову.
– Молокосос, вздумал с кем тягаться!
– криво усмехнулся Степан и посоветовал старосте выпроводить Цыганюка поскорее на чистый воздух.
Наталья неуверенно заголосила:
– Батюшка ты мой, да что ж это такое с ним?
– Когда перепьешь, и не такое случится, - успокоил ее Яков. И, подхватив вместе со Степаном под руки своего собутыльника, выволокли его во двор и уложили на сено. Цыганюк захрипел. Степан отряхнул руки.
– Десять часов теперь будет дрыхнуть, как убитый. Кол на голове теши - не услышит. По себе знаю. В сене есть какой-то
– Ослабел он что-то у меня в последнее время, - призналась Наталья.
– Жалеешь его, - сказал Степан.
– Поневоле хоть в этом позавидуешь твоему Мирону. А моя жена не любит меня, говорит - хоть бы ты сдох, идол проклятый! А я разве проклятый? Просто обыкновенный. Ничего, я стерплю все. Выдержу любую пружину, а твой слабоват и справился-то с одной только корчагой.
– Степан указал на пустую бутыль и добавил: - А мы с Яковом Ефимовичем сейчас откупорим вторую и рванем еще по стакану.
– Нет, я больше не могу, - сказал Буробин.
– У меня и так в голове полный ералаш, не пойму, что к чему.
– Потом, взглянув на Наталью, смиренно проговорил: - Я, пожалуй, пойду, отдохну чуток.
Наталья засеменила перед старостой и, придерживая его слегка за руку, предложила:
– Вот сюда, Яков Ефимович, пожалуйста, на диван, прилягте сюда...
Степан поморщился, схватился за стакан и, опорожнив его, потряс головой, как при ознобе. Затем сунул в рот кусок сала и, чавкая, уткнулся головой в стол.
– Степан, что с тобой-то?
– обеспокоенно спросила его Наталья и, не дождавшись ответа, сказала: - Иди, Степа, я и тебе приготовлю постель, поспи немного.
Степан опять не отозвался.
– Не тревожь его, пусть поспит так, сидя. Это лучше, - крикнул Яков.
Голова у Степана гудела. Веселые и страшные видения тянулись нескончаемой чередой, а до ушей долетел назойливый умильный голос Натальи:
– Заступник ты наш, Яков Ефимович. Если бы не ты - давно бы я осталась без моего Миронушки. Ты уж охраняй его. Странный он стал какой-то! Ни с того ни с сего вдруг ночью задрожит, испугается, стонет во сне. Я думаю, уж не сходить ли мне к бабке-знахарке?
– Не страмись, обойдется и так, без бабки, - приглушенно прогудел голос Якова Буробина.
Степан снова встряхнул головой и как будто удивился чему-то, словно ему что-то примерещилось, а потом невнятно забормотал себе под нос:
– Пойду-ка и я к Марфушке Зерновой. Поди, пустит, каково ей одной, да еще при таком горе!
Наталья, заслышав бурчанье Степана, подбежала к нему.
– Степан, а Степан, что с тобой? Приляг, отдохни, - посоветовала она ему и, подойдя к лампе, увернула фитиль.
– Нет, я пойду, - сказал Степан.
– Ты же на ногах не устоишь.
– Будь здорова, Натаха, обо мне не печалься. Степан Шумов знает, что делает.
Кургузая изломанная тень Степана закачалась на полу, перескакивая на печь, на занавеску. Он толкнул с силой дверь и вышел в коридор. Дверь сразу захлопнулась за ним, звякнул железный крючок. "И вправду, видно, говорят, что просватанная невеста дороже ценится", - подумал Степан и, шатаясь, погрузился в ночную мглу.
* * *