Сердце Сапфо
Шрифт:
— Почему? Почему? Почему? — воскликнула Аттида.
— Потому что боги капризны, а пряхи не только прядут, но и перерезают нити. Жизнь распределяется не равными долями.
— Скажи, что мы никогда не умрем! — воскликнула Анактория.
— Если бы я это сказала, это было бы ложью, а я как ваш учитель никогда не лгу.
Мы улеглись все вместе на моей большой кровати, чтобы было теплее, и вспоминали Тимаду, какой она была в свои счастливые дни.
— Почему боги допускают смерть? — спросила Аттида.
— Потому что они завидуют смертным и хотят управлять нашими судьбами, — сказала я. — Примите это и сочините об этом песни. Отомстите им
Возможно, самоубийство Тимады потрясло нас, потому что предвещало судьбу каждой. Мои ученицы вкусили свободы только для того, чтобы ее у них тут же отобрали. План состоял в том, чтобы девушки успели поднатореть в искусствах, прежде чем выйдут замуж и станут добропорядочными матронами. Но женам в те дни приходилось не намного лучше, чем рабам. А искусство учит свободе. В этом-то и парадокс. Мы учим дев сочинять песни, а потом выдаем их замуж, и мужья затыкают им рты. Предчувствие этого порождает отчаяние, которое ведет к шумным ссорам, синхронным менструациям, истерикам, меланхолии. Тесная группка молодых женщин — явление очаровательное, но и взрывоопасное. Внутри ее столько подавленных страстей, готовых вырваться наружу.
Чем больше мы отгораживались от чужих глаз, тем больше слухов о нас ходило. Родопис настраивала против нас всю Митилену. Харакс пользовался ее клеветой, чтобы не выплачивать мне мою долю доходов с семейных виноградников. Каким бы опасностям я ни подвергалась, находясь среди чужих людей, самым моим вероломным врагом была моя семья.
Даже Питтак заявился ко мне в Эрес, чтобы предупредить о неприятностях, которые я могу на себя накликать.
— Твоя мать любила тебя, Сапфо, и я поклялся ей простить тебя и защищать, но слухи, которые ходят в Митилене, таковы, что мне трудно сдержать обещание. Твоя известность делает славу Лесбосу, но она на каждом шагу оборачивается скандалом.
— С каких это пор считается преступлением, если девушки собираются и поют песни? Во времена моей юности Лесбос всегда славился танцующими хорами молодых девушек.
— Сапфо, ты много лет отсутствовала. Пока ты узнавала мир, на Лесбосе произошли большие изменения. У нас была вспышка лихорадки, которая унесла половину жителей. Некоторые говорят, что ее принесли афиняне с их отравленными пиками. От них этого вполне можно ожидать — говорили, что в Трое они смазывали наконечники своих копий трупным ядом. Другие говорили, что лихорадку вызвал приток рабов, привезенных с войны. От нее умерли тысячи. Их рвало кровью, их лица становились черными, как земля. Те из нас, кто выжил, — все, кто выжил, — стали не такими беспечными, как в прежние времена. Симпосии теперь считаются опасными распространителями инфекции. Песни были ловушками. Даже танцы дев были отменены как зрелище. Люди перестали увлекаться лирическими стихами и начали видеть в них опасность. Им теперь нужны патриотические песни, песни войны и сражения, песни справедливости и мести. Мы с твоей матерью сожалели об этом, но понимали, почему так происходит. Беспечного Лесбоса, который мы знали прежде, больше нет. Атмосфера здесь переменилась. Когда-то мы прославились своей легкой и роскошной жизнью, теперь наши люди стали более осмотрительными. Долгая война меняет все.
— Значит, мы должны вернуть прежний Лесбос!
— Вернуть прошлое невозможно. Беспечный Лесбос моей юности, когда девушки пели девушкам и весь мир состоял из вина и песен, больше никогда не вернется. У нас теперь другие цели. Мы должны восполнить население нашего острова. Мы не можем себе позволить прежней
— Это означает, что песни больше не нужны?
— Не все песни, Сапфо. Но те песни, которые прославляют только любовь, устарели. Нам нужны песни, которые вдохновляли бы людей на спайку, солидарность и единство, песни, которые прославляли бы великий полис, а не одну только любовь. Прошу тебя, научи своих дев песням о гражданской гордости, о Митилене и ее славе, о радостях победы в войне и достигнутого мира. Вот какие песни нужны сегодня, а не глупые любовные вирши. Послушай, ведь ты великая поэтесса, ты можешь петь о чем угодно.
Кажется, я уже слышала это раньше.
— Питтак, каких песен ты ждешь от меня?
— Песен о моей победе в войне — вот каких!
— А если я и дальше буду петь о любви?
— Боюсь, тогда мне придется снова отправить тебя в изгнание — тебя и твоих дев.
Разговор с Клеидой был ничуть не лучше. Я начинала понимать, что моя слава смущает ее. Когда цитировали строки из моих песен, ее лицо покрывалось краской стыда.
— Жаль, что ты не пишешь других песен, мама… А еще лучше, стала бы ты просто бабушкой. Ты нужна Гектору. Зачем тебе вообще нужно сочинять эти твои песни?
И я попыталась стать хорошей бабушкой. Я оставалась в доме дочери, старалась быть полезной, не обижать ее… Но она вдруг взрывалась:
— Все мое детство надо мной издевались — называли твоим «золотым цветочком»! Куда бы я ни пришла, твои слова опережали меня. Как я это ненавидела! Я ненавидела тебя!
Чем дольше я проводила времени с Клеидой, тем печальнее становилась. Я любила ее всем сердцем, но моя любовь смущала ее. Мир изменился. Любовь, которую предлагала ей я, вышла из моды.
Она взрывалась, а я извинялась перед ней. Потом мы обе плакали, обнимались, обещали вечно любить друг дружку. Она была так похожа на Алкея, что стоило мне только увидеть ее, как я начинала тосковать по нему. Я возвращалась в Эрес к моим ученицам с тяжелым сердцем. Клеида была единственным человеком, чье понимание было мне так нужно. Были времена, когда я искала любви моей матери, теперь я искала любви дочери. Но эта любовь ускользала от меня.
Я металась между Митиленой и Эресом, мечтая найти понимание дочери. Находиться вдали от нее было мучительно, а рядом с ней — еще мучительнее.
Мы были такие разные. Она была красавица, умела манипулировать мужчинами, заставляя их делать то, что ей нужно. Стоило ей тряхнуть локонами и улыбнуться — и она добивалась желаемого. Я всегда завоевывала любовь своими песнями, яростным напором и сдерживаемой чувственностью. Но теперь мои песни попали под подозрение, а вместе с ними — и чувственность. Это были две стороны одной монеты, две стороны Афродиты, а теперь все это оказалось под запретом!
Мои ученицы старались меня утешить. Я в отчаянии укладывалась в постель, а они выманивали меня оттуда.
— Сапфо, если ты не встанешь и не позволишь нам посмотреть на тебя, я тебя больше никогда не буду любить.
Это сказала Аттида (я использовала ее фразу в песне). Она уговаривала меня пройтись с нею и Анакторией по Митилене — «как мать в окружении дочерей». Иногда мы отправлялись на такую прогулку, и люди останавливались и смотрели на нас. Они подбегали ко мне, говорили о моих песнях, как те повлияли на них, о возлюбленных, которых они соблазнили моими словами, о том, как они пели своим дочерям мою песню, посвященную Клеиде.