Сердце знает
Шрифт:
— Откуда же взялся этот «Дедка Зайка — зайка»? — спросил он вслух и засмеялся. — Должно быть, сбился с заячьего следа и спрыгнул с пасхальных яиц. А небо? Кто его так разукрасил? Если верить сказке, это Дедка?
Вряд ли он ожидал получить ответ и продолжал размышлять. — А что, если это ты разукрашиваешь небо, и это теперь твоя работа? «Закаты на Диком Западе» кисти Роя Блу Ская.
Он услышал свой громкий смех, разносимый ветром.
— Что скажешь? Неподходящее наследство досталось тебе. Старик? Как же мне рисовать тебя? Подскажи. — Ветер подхватил его слова и унес вдаль. Он ждал появления новых
Плакса шумно зевнул и растянулся на боку. В вечернем небе стали появляться первые звезды. А может, то были не звезды, а тускло мерцающие души старых странников, которым пришлось рано тронуться в путь. А может, те звезды были новичками на небесах, молодые души, жаждущие бежать вперед. Вот кем стал бы Риз, попади он туда, одним из впереди бегущих. Никаких бесцельных странствий. Он стал бы полоской света. Падающей звездой.
Беги же, Большой Человек. Беги что есть духу. Лети, словно птица.
Знакомый клич.
— Да, я бегал. Я летал и «взлетал» высоко. Ты паришь сейчас там? — Что бы ни делал там Старик сейчас, он оставил свой след на земле. Риз это знал. — Как мы связаны с тобою? Притягивают ли мои мысли тебя на землю? И если я позову тебя, придешь ли ты ко мне?
— Я и сейчас с тобою, как кровь, которая течет в твоих жилах. Ты это знаешь лучше других, зовешь ли ты меня, ругаешь или обвиняешь. Ведь я твой отец. И я живу в тебе.
— Ты прав, — пробормотал Риз, укладывая сухие дубовые и тополиные ветки, как учили его в детстве. — Но кто учил? Некто свыше.
Он просто выполнял долг, черт побери, и старик был частью этой обязанности. Он не хотел общаться с духами. Он хотел знать, куда ушел отец, и было ли ему там хорошо. Вот и все. Он так хотел, чтоб отцу было хорошо, и он бы не странствовал, беспокоясь о своем незавершенном деле…
— Каком незавершенном деле?
Проклятье, с кем это он говорит?
Пес устало дремал. Теперь никто не составлял ему компанию. Верхушка холма Последний Рубеж чернела на багровом горизонте, вскоре она сольется с темнотой. Скоро пора разводить костер.
— Я думаю, что если душа твоя не обретет покоя, это никак не связано с тем, что случилось на том холме, — сказал он, растирая спичку между большим и указательным пальцем. — Существует лишь один вопрос, на который надо дать ответ, — кто это сделал, и даже если ответ будет найден, ничего уже не изменить. Мы оба это знаем. А раз так, я отдам твой пикап и ружья, и сожгу твои штаны и рубашки. А что потом? Ты оставишь меня одного? — Ответа нет. Ничего, кроме шороха листьев на крыше пристройки. — Если я делаю все так, как ты хочешь, пора начинать. Направляй меня. — Он сел на корточки, поджег спичку от ногтя большого пальца и закрылся ладонью от ярко вспыхнувшего пламени. — Ну, вот и все. Теперь я остался один.
Сухое гнилое дерево в основании его крепкого типи из дров вспыхнуло и издало треск, подобно щелчку фотоаппарата, что тетушка Лил вытаскивала на праздники. С тех пор много воды утекло. Он помнит этот проклятый фотоаппарат и те усилия, которые все прикладывали, чтобы уговорить его стать в кадр вместе с другими
Но Рой был последним из парней, которого он избрал для женитьбы на своей юной красавице-сестре. Рой был слишком стар и неотесан для нее, да к тому же беден и некрасив. Он уже был однажды женат, а Бернадет недавно окончила школу. Тетушка Лили часто рассказывала историю о том, как Рой выиграл для себя невесту, проиграв поединок с Сило. В подтверждение этой истории она отдала Ризу фотографию. Снимок запечатлел Бернадет после того, как она исчезла на два дня, а затем возвратилась, уже замужем за Роем. И объяснила это так: — Мне стало жалко его. Он так расстроился, что поединок был остановлен и поклялся, что будет сражаться за меня, пока я не отвечу ему «да». Это была трогательная свадебная фотография, где стояли его мать — высокая, стройная красавица с волосами, ниспадающими до пояса и отец, ликующий жених, вдвое старше нее, с опухшей губой и подбитым глазом.
Риз сожалел о том, что тетушка Лили отсутствовала на похоронах. Он слышал, что ей нездоровилось и ему следовало навестить ее, пока он здесь. В последнее время он не уделял внимания таким мелочам, как забота о близких. Но вещи отца, которые он перебирал, напомнили ему об этом сентиментальном долге.
«Как может он, такой сильный парень, быть сентиментальным из-за каких-то семейных обязанностей?»
Он полагал, что выбрал хорошее место для костра, оно находилось далеко от халабуды. Языки пламени лизали края его типи, выстроенного из дров, и, измени сейчас ветер направление, пожарища не миновать.
И тогда бы его забрали. Но он лежал бы не на холодном полу, а на столе, в холодной, белой, стерильной комнате и слушал бы приглушенные голоса людей, склонившихся над ним: — Состояние парня неважное. Ему не играть больше в профессиональный баскетбол.
А иначе он никогда бы не ушел из баскетбола. Если бы они не забрали его тогда и не подсоединили к этим аппаратам, а позволили его телу бороться, возможно, тогда бы он выкарабкался. Выкарабкался и явился в лучах славы. А мо жет быть, и не выкарабкался. Это была бы серьезная игра в орлянку, на жизнь или смерть, единственная, в которую следовало играть.
Пламя костра мгновенно поглотило пару джинсов, образовав вокруг себя черные клубы дыма. Прорвись, подумал он. Шаг за шагом, не спеша. Индейский обряд требовал времени. Он его требовал, но не измерял и не сожалел о том, что оно проходило. Он подбросил в костер пучок полыни. Едкий запах дыма окутал его и прояснил мысли. Еще пучок хвороста и уже пламенеет в костре пара рубашек.
Не спеши. Дождись часа. Изготовься, прицелься и бросай.
«Я помню эту рубашку». Он узнал ее по ажурной вышивке на кокетке и треугольной прорези на задней фалде. Это та рубашка, в стиле кантри, которую ему пришлось надеть на школьный вечер танцев. Он ненавидел танцы, когда учился i в восьмом классе. Но он пошел на тот вечер ради девочки, которая ему нравилась. И в этот день он попросил у отца какую-нибудь обнову.