Сердце знает
Шрифт:
Он прекрасно знал, что был конец месяца, конец долгой и суровой зимы, конец, как потом оказалось, последнего запоя отца.
Поэтому денег в доме не было. Риз знал об этом, но все же попросил, отчасти, чтобы посмотреть, как неловко отцу будет за отказ.
Рой отыскал какую-то рубашку в дальнем ящике комода и пояснил, что надевал ее всего раз или два, хотел, чтобы она сохранилась. Для чего? Удивился про себя Риз. У этой вещицы был старомодный и уродливый вид. Но было что-то трогательное в том, как отец развернул ее и подал ему. И это что-то не позволило Ризу не взять ее. В глазах отца он заметил необычное тоскливое выражение. Судьба рубашки была решена. Он надел ее и пошел в ней, несмотря на то, что рукава были слишком коротки
В тот вечер он был робким. Ему не хватило смелости пригласить девушку на танец. Но это было к лучшему, потому что танцор из него был никудышный. Он не знал ни одного танцевального движения. Ему ничего не оставалось, как усесться на скамью на трибуне и наблюдать, как одноклассники неумело пытаются исполнять эти глупые чужие ритуалы. Объявили «белый танец» и в исполнении восьмиклассниц из его школы это выглядело как дуэт девушек, виляющих костлявыми бедрами перед юношами, сидящими на трибунах. Какой контраст с «индейскими танцами», в которых мужчины, а не женщины надевали красочное оперение и прохаживались с напыщенным видом по кругу. В старые времена женщины степенно ходили по периметру, чтобы лучше увидеть, оценить и сделать свой выбор.
Возможно, баскетбольная площадка была для этого выбора? Тогда почему его не выбрали? Разве он не был звездой на этой арене, пусть даже на нем не было перьев? Он превзошел всех, даже себя и неоднократно.
Превзошел, обыграл и перерос, не так ли, Блу Скай?
Однако, не в тот вечер, вспомнил он. Тот танцевальный вечер закончился избиением Чеви с ватагой других парней и распитием «Эвеклер», все любой ценой стремились получить удовольствие и сотворить что-то недозволенное. Они разбили несколько стекол просто, чтобы услышать звон, вломились в пристройку магазина только потому, что Риз был такой высокий, что запросто мог поднять Тайтуса Хоука, чтобы тот пролез через окно. А потом рубашка Риза зацепилась за колючую проволоку, когда он убегал от полицейского, весом этак в 300 фунтов, который чуть было не схватил его.
На следующий день старик никак не выразил своего негодования по поводу слишком явного похмелья. Не проронив ни слова, Рой взял разорванную рубашку и удалился с ней в свою комнату. Риз никогда не видел, чтобы он впоследствии надевал ее, он выбросил ее, такую узорчатую, из-за того, что она была порвана, но, скорее всего, из-за стыда, что сын принимал участие в дебоше, который все потом окрестили как Неистовый Вечер Танцев. Затем Ризу пришлось все лето работать, чтобы покрыть убытки, но это не спасло, и старику пришлось подбрасывать свою денежную долю, чтобы расплатиться окончательно. Но и тогда он не проронил ни слова упрека.
От ярких цветов рубашки остались теперь чернила да зола. Риз добавил еще хворосту, хотя едкий дым и без того разъедал глаза. Он вытирал слезы ладонью, а сам продолжал укладывать хворост грудой. И так один за другим, он сжег все предметы земной жизни отца. Жар от костра так разгорячил, что ему пришлось снять рубашку. В костре тлело шерстяное пальто-шотландка и от него исходил запах горелых волос. Белый дым потянулся к верхушкам деревьев, куда-то туда в темноту.
К его горлу подступила песня, слова печали и раскаянья на языке, от которого изнывал разум, но который помнило сердце. Несчастное, неуклюжее сердце, которое сделало все возможное, чтобы тело его двигалось, оно не могло избавиться от старых, ненужных, мимолетных воспоминаний. И песня вырвалась из его уст и долетела до неба, а затем ночь забрала и увела ее с собой.
Тункасила, услышь меня, дух, который летит к тебе, когда-то был моим отцом. Теперь он там один, он, вождь нашего народа. Береги его. Хе-йя-хе.
У него возникло странное ощущение, будто его тело стало до неузнаваемости маленьким и незаметным в звуках громкого голоса, который эхо разносило от звезды к звезде.
Свет автомобильных фар залил дорогу и погас. Раздался рокот мотора, затем он утих и окончательно смолк. Пес вскочил, но лаять не стал. Дверь мягко отворилась и захлопнулась. Почтительно. Риз не замечал ничего. Он стоял у костра и с него градом катился пот, очищая каждую пору, а он пел за упокой души своего отца, пел снова и снова, потому что путь был длинным, а ночь огромной. Маленькой душе легко затеряться в ином мире, без поддержки сильной, сердечной песни, летящей рядом с ней, и пусть те, кто ждет там, знают, что они ее услышат.
И вот он летит к вам. Большой и сильный человек летит к вам.
Он повернулся и увидел Хелен. Он не удивился, что она была там. В нем не было неловкости и отстраненности, ничего такого, что могло отдалить от нее. Восторг, вот то, что он испытал, увидев ее, потому, что сейчас чувство силы и торжества переполняло его и готово было вылиться наружу. Он поднял руки в приветствии.
Она узнала собаку, но ее взгляд был обращен к Ризу. Она пошла к нему, и чем ближе она подходила, тем короче становились ее шаги. И вот она уже парит в его объятьях, будто птица. Не говоря ни слова, он приподнял ее над собой и поцеловал. Жар разлился по его телу и вспыхнул пожаром в его сердце. Рядом с его разгоряченным, со струйками стекающего пота телом, ее собственное казалось воздушным и прохладным. Она прильнула к его губам и целовала его жадно и неотрывно. Он пил ее поцелуи как воду, только сейчас ощутив, как у него пересохло во рту. Она оторвалась от него ненадолго, чтобы, наконец, взглянуть на него. Он увидел танцующие огоньки в ее глазах и сглотнул сладковатый привкус, который остался во рту от ее поцелуя.
Он ощутил прикосновение прохладных рук на своих влажных щеках и подумал, что ее лицо, должно быть тоже влажное. Его глаза слезились, и во рту скопилась горькая слюна. От огня и едкого дыма, подумал он. Он не мог допустить мысли, что Хелен подумает, будто он плачет. Он не мог плакать. Кто угодно, только не Риз Блу Скай. Она гладила его так нежно, что он не мог не дать волю своим желаниям.
Плавным, скользящим движением он опустил ее на землю и опять поцеловал. Он понял, что она ждала его и готова принять. Ее тело, которое прильнуло к нему, и руки, которые не переставали гладить его, говорили об этом, она отвечала поцелуем на поцелуй, и ему захотелось спрятаться в ней и незаметно для себя, он оказался на коленях перед ней, пока расстегивал ее блузку. Он уткнулся лицом в ее грудь. Она не остановила его, а продолжала гладить даже тогда, когда он положил голову в ложбинку между грудями. И тогда то, что она произнесла, было не слово, а больше, чем слово. С ее губ сорвался стон. Это означало, что он был желанным и его ждали. Он был в безопасности, и именно это ему было важно. Кончиком языка он провел по ее груди, по всем выпуклостям и впадинкам. Она запустила пальцы в его волосы и нежно перебирала их.
Он закрыл глаза и как будто заново начал изучать ее тело. Он провел руками по округлым бедрам, по знакомому изгибу спины, упругому животу и мягким ягодицам. Он наткнулся на застежку-молнию, расстегнул ее и стащил юбку с бедер, обтянутых шелковыми трусиками.
Он посмотрел на нее, и тысячи слов пронеслись в его голове, однако он не произнес ни одного, чтобы не нарушать таинства. Он обвил ее бедра руками, поднял и понес на одеяло, которое он постелил для себя на траве. Он взял какую-то тряпку отца, что-то, напоминающее рубашку, и начал вытирать вспотевшее тело. Но Хелен решила сделать это сама. Она забрала у него рубашку, промокнула пот сначала с лица, затем с шеи, плеч и груди. Она вытирала его осторожно, как хрупкую драгоценность.