Сердце знает
Шрифт:
На людях? Что-то она не припомнит, чтобы во время их короткого бурного романа они часто появлялись на людях. Но она почувствовала, что он хранит воспоминания, которые до сих пор беспокоят его. Это было видно по глазам. Должно быть, когда-то она нечаянно оскорбила его. Но сейчас она даже не припомнит когда и как. Вот это ужасно. Она помнит, что ей становилось немного неловко, когда она бывала в компании коллег, которые преподавали у Риза. Может, ее это смущало больше, чем ей казалось? Что она сделала, чтобы это скрыть?
Он видел,
— Но я догоняю, Мэгги Мэй.
Она засмеялась. Это была дурацкая песня Рода Стюарта, которой он ее когда-то дразнил, напевая пошловатый мотивчик. Когда она ставила его в неловкое положение, он в долгу не оставался.
— Я всегда буду старше тебя, — отпарировала она.
— Ну, если считать годы по календарям, наверное. Когда-то я был не по годам взрослым, черт побери. А сейчас я слишком надломлен для своих лет.
Он поправил рубашку, которой она была укрыта, и обернул ее вокруг шеи Хелен, приподнял ее подбородок и прижался к ней лбом.
— Сейчас для нас возраст не имеет никакого значения, мы это понимаем. Этот твой ответный удар уже не годится.
— Я никогда не применяла ответных ударов.
— Не лги мне больше. Теперь моя очередь подавать, а твоя задача — отразить удар. — Он улыбнулся, изучая ее. — Так поможешь мне сжечь вещи?
Не лги. Не лги. Не лги. Она проглотила обиду. — А разве здесь принимают помощь?
— Только с моего разрешения.
— Ты не собираешься сжечь воспоминания? — Она подобрала засохшую ветку и пошла за ним к груде лежащей одежды. — Я хочу сказать, что ты наверняка хочешь сохранить память об отце.
— Я сжигаю только вещи, которые он носил.
Он разворошил палкой раскаленную докрасна золу. — Я помню, как мы сжигали вещи матери, когда она умерла. — Он раскатал поленья внутри костра, чтобы не дать ему потухнуть. — Я был очень напуган тогда. В детстве я слышал много историй о привидениях, и я не хотел, чтобы моя мама стала одним из них. Я этого очень боялся. Мама умерла внезапно, и я думал, что после смерти она воплотится в кого-нибудь, возможно, в меня… — Их взгляды пересеклись. — Вот это было ужасно.
Хелен накинула рубашку на плечи и пристально посмотрела на него. — Ты говорил об этом отцу?
— Я плакал. Но он запретил мне плакать.
— Ему тоже было несладко.
— Конечно, но плакать не разрешалось никому. В том числе и ему. Он плакал только тогда, когда сильно напивался. Но это не в счет. — Риз вздохнул, встряхнул головой и подбросил полынь в костер. — В каком-то смысле я сейчас сжигаю эти воспоминания. — Он принес одеяло, укутал ее как, в саронг. — Поможешь мне закончить работу?
Она подавала ему оставшиеся вещи, одну за одной, не глядя на них, пока вокруг них не образовались клубы дыма. Пучки полыни, которые сгорали вместе с одеждой, наполнили воздух дурманящим запахом.
— Эту рубашку я помню, —
— Тогда сохрани ее.
— Так не поступают.
— Но ведь это хорошие воспоминания, — сказала она, а тем временем рубашка уже горела в огне. — Давай оставим те вещи, которые этого заслуживают.
— А вот совсем новая рубашка, — сказал он о темной рубашке, которую Хелен подала ему. — Я ее никогда не видел.
— А я видела. — Она забрала ее назад и погладила, как будто это был дорогой атлас. — Как-то я приехала, чтобы покататься верхом на лошади и он сопровождал меня. Помню, твой отец показал мне место, где ты упал в яму.
— Кто упал, я? — Риз засмеялся. — Это он упал, а не я. Мне было лет одиннадцать или двенадцать и пришлось изрядно потрудиться, чтобы вытащить его. Это его быстро отрезвило. — Взгляд Риза устремился куда-то вдаль. — Однако, как мы — смеялись тогда. Мы оба заливались от смеха, барахтаясь в грязи, пока у нас не началась икота. Да, мы оба.
— Так, значит, ты никогда не падал в эту яму?
Он пожал плечами. — Думаю, все-таки когда-то падал. Я был тогда еще совсем маленький, была весна и вода поднялась высоко. Мы загоняли лошадей и мне казалось, что я был по-настоящему взрослым. Отец разрешил сопровождать его, а когда мы прискакали к изгороди, он сказал, чтобы я перепрыгнул, в точности, как он. Но я слушал невнимательно. Моя лошадь заартачилась перед прыжком. Отец был уже наверху горы и мне не хотелось, чтобы он подумал, что я не могу угнаться за ним. Я пришпорил мою кобылицу… — Он посмотрел на рубашку, которую до сих пор держал в руках, и покачал головой. — Плохое то было место для скачек.
— Слишком глубоко?
— Ну, где-то на две головы выше, чем наши. А плавать умела только лошадь. Не представляю даже, как удалось старику вытащить меня, течение было очень быстрое, а из него пловец тоже так себе. — Риз свернул рубашку и бросил ее в костер. — Ну и наглотался я тогда воды, а как отец смотрел на меня. Сначала я подумал, что он будет ругать меня, или бить, или еще что, но потом я понял, что это был совсем другой взгляд, взгляд, которого я у него раньше не видел. — Он засмеялся. — Такой, будто он увидел привидение.
— Я понимаю, каково ему было. Я видела, как Сидни сбила… — Она поняла, что этого говорить не следовало, но было уже поздно. — Машина.
— О, господи, — вздохнул он, все его благодушное настроение улетучилось. — Ужасно.
— Он ехал на велосипеде, ему не хватило места на тротуаре и он выехал на проезжую часть, и вдруг, откуда ни возьмись, машина… — Хелен помнит красную хонду, пронзительный визг тормозов. Она снова почувствовала леденящий ужас, охвативший ее, когда она увидела, как Сидни вылетел из седла и ударился о капот автомобиля. Она сглотнула слюну, когда вспомнила отвратительный привкус во рту и боль внизу живота.