Сердце знает
Шрифт:
А ее сын?
Этот страх за сына вовсе не был пустым, необоснованным беспокойством о ребенке, который часто испытывают матери. Сидней был еще мальчиком. У него были отцовские глаза и нос, и улыбка у него была точь-в-точь, как у отца. И еще вчера она мечтала, чтобы Сиднею досталось не ее, робкое и полное страхов, а отцовское большое и отважное сердце.
Но это было вчера. Сегодня она любила его отца больше, чем когда-либо, и все же она молилась о том, чтобы ее сын не унаследовал отцовское сердце. Страстное желание, еще одна из ее бесчисленных
Незаметно для себя она прижалась к нему так крепко, словно от этого зависела ее жизнь. Риз повернул голову, чтобы увидеть ее глаза. — Что случилось? Надеюсь, это не приступ жалости?
— Нет, — она постаралась расслабиться. — Это от возбуждения.
— Могу поспорить, что не только, — сказал он, осторожно отделив одну прядь ее волос и наматывая ее на палец. — А может быть, учитывая краткость момента, это стремление получить гарантии, что я приду еще.
— Разве не ты хотел, чтобы я появилась в твоей жизни?
— Хороший ответ. Чтоб не умничал. — Кончиком пряди, как кисточкой, он провел по ее губам. — Я хочу, чтобы мы были откровенны друг с другом.
— Я опять сказала что-то не так? — Она хотела только одного — доставить ему удовольствие, хотя слишком изощренной в этом искусстве ее нельзя было назвать.
— Ты сделала все прекрасно. Но не дала мне перехватить инициативу. Я хочу любить тебя так, как я умею, и чтоб ты этого не боялась. Это меня не убьет, уж можешь мне поверить.
— Надеюсь, — подыграла она ему. И добавила: — представляешь, как это выглядело бы в газетах?
— Он снова сделал кисточку из пряди ее волос и начертал ей на лбу: «Отставной Баскетболист-Профессионал Умирает На Женщине».
— О нет Риз, только не это. Ты теперь видная фигура.
Я этого не переживу.
— А ты назови хорошую цену. Они будут обивать твои пороги и молить об интервью — им нужны будут самые пикантные подробности.
— Но это же касается только нас двоих!
— Тебя, меня, патологоанатома и Интернет.
Она драматически вздохнула. — Куда катится этот мир?
— Боже, эти парни будут обивать твой порог и пытаться выудить из тебя историю про последний оргазм! А я ничего не смогу поделать. Я буду мертв.
— Ты будешь духом.
— Точно, духом! — Эта мысль его развеселила. — И однажды я явлюсь им на пороге твоего дома. И они в ужасе разбегутся во все стороны. — Он провел кисточкой ее волос по своей нижней губе. — Как ты думаешь, у крупных людей и духи должны быть большие? Большие и страшные?
— Надеюсь, что так. Особенно, если Председатель Совета племени сможет назначить особого следователя. — Она подняла вверх правую руку. — Это был несчастный случай, сэр. Я вовсе не это имела в виду, когда сказала «коснись неба». Я клянусь.
— А что же ты имела в виду?
— Понимаете… приходилось ли вам когда-нибудь
— Я стараюсь не закрывать глаза. Боюсь что-нибудь упустить.
— Значит, вы не представляете себе, что я, к примеру, Джулия Робертс?
— Я представляю себе, что она — это ты.
— Джулия Робертс?
— Да, — невозмутимо сказал он. — Она настоящий баскетбольный болельщик. — В темноте она не могла видеть, как светятся его глаза, и не знала, что и думать, пока он не сказал: «Я шучу», и она рассмеялась, хотя какое-то неприятное чувство все-таки осталось — неприятное чувство, которое она не в силах была объяснить. Но он ей помог.
— Я занимаюсь любовью с тобой, — сказал он ей, пощекотав ей нос ее же волосами. И это прекрасно. Видеть тебя, прикасаться к тебе, быть в тебе. И заставлять тебя фантазировать на всю катушку. Мне нравится все.
— Помнишь, ты учил детей представлять себе бросок.
— Это другое. Когда я хочу, чтобы что-то действительно произошло, я представляю себе, как оно свершилось, осуществилось. Но у нас все и так осуществилось — шаг за шагом до самого конца. И это было прекрасно.
— Это была реставрация, нет, восстановление. — Щекотание прекратилось. Он ждал объяснений.
— Я представила себе, что мы тебя восстанавливаем, — прошептала она.
— С помощью секса?
— Хороший секс творит чудеса.
— Он нас объединяет — это правда, а творит ли он чудеса… Ой. — Он выругался, потому что острый камушек врезался ему в спину сквозь одеяло. — Думаешь, нас можно восстановить?
— Что ты…?
— Тебя и меня. Если нам суждено что-то восстановить, то нас, не меня, а нас.
Красные флажки опасности в глубине ее сознания затрепетали с новой силой.
— Риз…
— Может, между нами с самого начала ничего и не было? Ничего серьезного. Я не думаю, что секс — это так серьезно. Сам по себе он, — щелкнул пальцами — «бац — и нету». Такая мимолетная вещь не может быть серьезной.
— Для меня — это не мимолетное. — Она глубоко вздохнула. Потому что понимала — благополучие, основанное на недоговоренностях — это иллюзия. Это не может, не должно продолжаться.
— Есть нечто, что я должна, что я хотела бы тебе рассказать. Я хочу рассказать тебе, и я расскажу, но только ты пообещай…
Это нечестно, — затрепетали красные флажки. Идиотка! Ты не можешь требовать обещаний, пока не выложишь все карты на стол, пока не наступит момент истины.
— Насчет того, почему ты здесь? — Тихо спросил он. — Ты думаешь, я не в состоянии сложить два и два? Господи, ну, ты работаешь на какое-нибудь правительственное агентство с названием из трех букв, и ты выполняешь задание, и я не единственный, кто тебя интересует. И тебе, кстати, не положено якшаться со всякими такими Блу Скаями, потому что они фигурируют в списке подозреваемых.