Сердце знает

Игл Кэтлин

— Говорят, материнство красит женщину, и ты — отличное тому подтверждение.

— Да уж. Настоящий мужчина. Еще какой, — простонала она.

— Я репетировал. Ты была явно подавлена в первый раз, учитывая то, как ты ушла, даже не оставив мне записки. Считается, что девушка должна оставить парню записку, свой телефон, чтобы он мог ее найти.

— Ты мог найти меня, — сказала она тихо.

— Конечно, если бы я вздумал нанять детектива. — Ладно, этот разговор был уже не так приятен, но не страшно. Все это было в прошлом. — Я именно так и собирался

поступить, я уже решился, но потом я подумал — а какой смысл? Было ясно, что ты не хочешь меня видеть.

Она помолчала немного, и он почти пожалел, что открыл клапан именно этой камеры, но потом она сказала: — И мы снова встречаемся.

— Правильно. Ты держишься молодцом, старые раны залечиваются, появляются новые возможности. Жизнь — смешная штука, правда? — Он хотел, чтобы она засмеялась, и добился своего. Он пощекотал ее, как тринадцать лет назад. И теперь сработало с первой попытки.

— Так нечестно! Будет не смешно, если мы покатимся вниз с холма.

— Это будет смешнее всего. Представь, как мы вкатываемся кувырком прямо в середину ритуального круга! — Они оба рассмеялись. — «Хопо, новый танец», — скажут они, и вскорости все покатятся вниз с холма.

Они посмеялись. Огни, мигающие внизу, бархатная ночь, барабанный ритм — вот он, тот самый дух, подумал он, вот он, шанс коснуться неба. Что еще сказать ей?

— Когда я, наконец, познакомлюсь с твоим сыном?

— Моим сыном?

Черт, она снова напряглась. Он сидел, обвив ее руками, держа ее руки в своих, и почувствовал, как она сжала их. Он снова стал тереть их, чтобы согреть.

— Мне кажется, я лучше пойму тебя через твоего сына. Дети любят меня, особенно дети, которые любят баскетбол. Ты ведь говорила, что он играет в баскетбол.

— Да, играет. Но он всего… он еще маленький. Ему еще расти и расти.

— Естественно, в его — сколько, десять? Почти одиннадцать? Еще рано проводить лето вдали от мамы.

— Он очень взрослый. Он всегда был очень независимым, рвался все исследовать, по-моему, с того момента, как обнаружил, для чего нужны ноги.

— Он не держится за твой подол?

— Я никогда не давала ему такой возможности.

— Он похож на тебя? — Да, это ей понравится. — Покажи мне фотографию, когда вернемся в машину. У тебя должна быть в бумажнике. — Женщины любят показывать фотографии своих детей.

— У меня обычно есть, но я недавно купила новый бумажник, так что я меняла бумажники, меняла фотографии, — фраза выплеснулась так, как будто она чувствовала себя виноватой. Потом она тихо добавила: — В общем, нету.

— Нету даже младенческой фотографии?

— Нету… с собой нету.

Риз почувствовал, как она погрустнела. Он подвинулся, обнимая и прижимая к себе покрепче. — Тебе, наверное, становится одиноко без него, когда смотришь на фотографию?

— Не совсем так. Я… — она вздохнула. — Я скучаю. Я не люблю быть вдалеке от него, так что это сложно для меня.

— Мы можем навестить его в лагере. Туда сколько,

чуть больше суток ехать? Думаешь, ему бы понравилось?

— Думаю да, но…

Ей бы тоже понравилось; он это чувствовал. Она хотела увидеть своего ребенка, но была какая-то неувязка, какое-то сомнение. Наверное, ее смущало, как ребенок отреагирует. Дети странно ведут себя, когда их мамы интересуются мужчинами.

— Это какой-то особый лагерь, — сказала она. — Идея в том, чтобы развивать в ребенке уверенность и самодостаточность. Они часто ходят в походы, занимаются практикой выживания в дикой местности…

— Им не разрешают принимать посетителей?

— Не поощряют.

— А в моем лагере все иначе, — произнес он с гордостью. — Если у меня следующим летом будет лагерь, пусть он приезжает. В гости.

— Спасибо. Это… Я уверена, ему это понравится.

— Правда, я требую родительского участия, — он опустил голову, зарываясь носом в ее волосы, бормоча, — большого родительского участия. Личные консультации. — Он скользнул рукой по ее груди. Лифчик был очень некстати — Как ты кормила его, когда он был младенцем? Ты…

— Да, я думаю нам надо обсудить это прямо сейчас, Риз.

Он нежно покусал ее ухо. — Прекрасная идея.

— Насчет твоего сердца.

— Обращайся с ним нежно, — предупредил он, расстегивая воротник ее платья. — Еще раз бросишь меня — оно разобьется и уже не починится.

— Это неизлечимо?

— Неизлечимо. — Он поцеловал то место, где шея плавно переходит в плечо, и подумал, имеет ли этот изгиб название. — Но, как я уже говорил, выход есть.

— Хирургия?

— Нет, спасибо. Только не сейчас.

— Это передается по наследству?

— Может быть, — сказал он, облокачиваясь на камень. — Моя мать умерла от разрыва сердца, после рождения Картера. Ей был всего тридцать один год. Про других членов ее семьи ничего не известно, но среди родственников были такие, кто умер молодыми. У индейцев ранняя смерть — явление обычное. Докторам нужна была история семьи, вот и все. Она умерла молодой.

— Поэтому ты не женился?

— У меня не было времени на женитьбу. Не мог найти подходящую женщину. Или подходящее детективное агентство.

— Но твое сердце не помешало бы тебе жениться, — заключила она. — И не отговорило бы тебя от…

— Нам пришлось бы проконсультироваться. — Большим пальцем он погладил изгиб, который он целовал, и подумал, насколько абсурдно думать, что его сердце — всегда, всегда выпрыгивающее из груди, когда она рядом — будет пытаться уберечь его от Хелен. Его гордость — может быть, но не его бедное сердце. — Она бы убедилась, что я не лучший вариант. Но и не худший.

— А как насчет детей?

— Да, тут есть риск, — признался он. — Я не думаю, что у меня когда-либо будут собственные дети. Но я бы не возражал стать отцом кому-нибудь. Приемным или отчимом. — «Покажи мне его фотографию, Хелен. Дай мне увидеть лицо того, чье имя ты мне сообщила, и я клянусь…» — Ты хочешь еще детей?