Серебряная подкова

Тарджеманов Джавад

"В Москву".

"Зачем?"

"Учиться, - отвечает тот.
– А зовут меня Михаиле".

"Я тебя узнал, - радуется Коля.
– Ой, как пурга разыгралась. Не вернуться ли нам?"

Паренек упрямо трясет головой:

"Куда пошел - назад не возвращаюсь. И тебе не советую..."

Но тут взметнулся на дороге снежный вихрь - и сани с рыбой, лошади, паренек с мешком - все исчезло в непроглядной белой мгле...

Коля проснулся. В открытую форточку дует холодный ветер. Алеша и Саша мирно спят на соседних кроватях.

Коля поднялся, чтобы закрыть форточку,

и видит на стуле книгу "Жизнь Ломоносова". Переложив ее на тумбочку, он вытаскивает из-под своей подушки другую книгу в красивой обложке. Надо прочитать. Хотя бы начало. Коля подошел на цыпочках к подоконнику и осторожно, так, чтобы не разбудить учеников, прикрыл форточку. Затем вернулся в постель. Прикрыв краем одеяла книгу, пробежал в предутренних сумерках первые строчки:

"Великий Колумб твердой рукой своей вел корабль в неведомое. Токмо он един мыслью предузнал бытие нового мира..."

– Коля, - послышался тревожный шепот Саши.

Спрячь тетрадку.

– Это книга.

– Какая? Ты что читаешь?
– строго допрашивал Саша.
– Я за тобой наблюдаю и вижу - прячешь. Запрещенное?

– Нет, из библиотеки взял... о Христофоре Колумбе...

– А... я подумал, что Григорий Иванович дал тебе также и "Слово о Ломоносове" Радищева.

– Разве оно запрещено?
– удивился Коля.
– Кем?

– Екатериной Второй. Она посадила его в Петропавловскую крепость, как "бунтовщика, хуже Пугачева".

Потом в кандалах отправила в Сибирь, через нашу Казань. Я не читал его сочинений, но слышл о них от Ибра

гимова. Того, кто читает или переписывает книгу Радищева, считают преступником.

– А где он сейчас?
– поинтересовался Коля.
– В Сибири?

– Нет, в могиле.

– Умер?

– Покончил самоубийством. Всего за месяц до нашего приезда в эту гимназию. В его бумагах нашли записку:

"Потомство отомстит за меня", - Какой человек погиб!

На минуту оба замолчали.

– Скажи, Саша, - первый заговорил Коля, - ты какую науку больше любишь?

– Философию.

– А можешь посвятить ей всю жизнь?

– Конечно. Если только буду знать, что людям принесет она пользу.

– Я тоже так, - обрадовался Коля.
– Только ты философию любишь, а я математику...

– Ну, ладно, спи до звонка. Пока не пришел дежурный....

В этот день Коля еле-еле дождался конца уроков, И сразу же отправился к Григорию Ивановичу.

– Надеюсь, вы сегодня с разрешением?
– улыбнулся Корташевский.
– Раз так, то садитесь и рассказывайте, О чем хотите говорить со мной?

– О геометрии, - начал Коля.
– Как ею заниматься?

С чего начать?

– Посмотрим, обсудим, - сказал учитель.
– Вот вы "Жизнь Ломоносова" прочитали. Что из нее больше всего вам запомнилось? И что вы себе на память выписали?

– Я все помню, - ответил Коля.
– Каждое слово. С тех пор как прочитал в первый раз, два года назад в Макарьеве, на чердаке дедушкиного дома. Поэтому и не выписывал.

– Напрасно. Там ведь прямо сказано, с чего начинать.

Корташевский раскрыл книгу.

– Вот вам на третьей странице такие слова Ломоносова: "...для приобретения большого знания и учености требуется знать язык латинский". А дальше, на шестой странице,

послушайте, что говорит о Ломоносове автор предисловия к его сочинениям: "Через год после того настолько стал он силен в латинском языке, что мог уже сочинять небольшие стихи. Тогда начал учиться по-гречески, - чтобы, усвоив его, познакомиться с творениями математиков Эллады в подлинниках, не искаженных переводами..." Вот что следует вам запомнить из прочитанного, - сказал Корташевский и, отложив книгу, достал из ящика тетрадь в голубой обложке с черными краями.
– Это "Слово о Ломоносове" Радищева. Прочту из него лишь одно предложение: "Познанием чуждого языка становимся мы гражданами той области, где он употребляется, собеседуем с жившими за многие тысячи веков, усваиваем их понятия, и всех народов и всех веков изобретения и мысли сочетаем и приводим в единую связь". Вы поняли?

– Понял! Понял!
– воскликнул Коля.
– Но, кроме греческого, я хочу знать и французский.

– Не много ли?
– спросил Григорий Иванович.
– За двумя зайцами погонишься...

– Нет. Я хочу понимать "Дон Кихота" и Шехерезаду.

– Вот, оказывается, в чем дело!
– засмеялся Корташевский.
– Видно, Сережа вас так взбудоражил. Ну что ж, попробуем! Добьетесь мало-мальски успеха, получите и "Дон Кихота" на французском, и "Начала" на греческом...

Учитель встал из-за стола и, подойдя к этажерке, взял там книгу, должно быть очень ценную - в особом кожаном футляре.

– Вы тогда, в геометрическом классе, помню, спрашивали, - взволнованно заговорил он, возвращаясь к столу, - почему книга Евклида начинается с непонятных определений, почему основные положения геометрии так запутаны? Выяснение следует начать вот с этой книги. Она - одна из первых печатных изданий "Начал" Евклида. И вообще это едва ли не первая книга, вышедшая из-под изобретенного тогда печатного станка. Здесь полный греческий текст "Начал" и также латинский перевод их. Ни одно из классических сочинений древности не было столь уважаемо просвещенными людьми, как это. Оно было переведено тогда на многие языки мира, переписано или переиздано тысячи раз во всех странах и до последних лет остается почти единственным руководством к изучению геометрии. Но, может быть, ни одно сочинение с тех пор не претерпело столь много перемен, прибавлений, исправлений, как эти "Начала", от своих переводчиков, издателей и переписчиков. Поэтому, чтобы выяснить, почему, где, когда и кем были введены темные понятия в геометрию, нужно прежде всего изучить вам эту родословную книгу на греческом языке.

Григорий Иванович замолчал, внимательно посмотрел на Колю, который с волнением слушал его, широко раскрыв глаза, и вдруг тепло - будто -говорил не ученику, а равному себе - доверчиво признался:

– Ведь я сам уже несколько лет ломаю голову над этими вопросами. От разрешения их, может быть, зависит не только развитие геометрии, но и всех наук. Для чего"

изучал я греческий язык, потом арабский...

– Арабский?
– удивился Коля.

– Да, да! И вот почему. Арабы когда-то посредниками были между древнегреческой и новоевропейской наукой. Еще в первой половине девятого столетия ученый Хаджадж сделал полный и сокращенный перевод "Начал"