Серебряная подкова
Шрифт:
– Опять вы за свое!
– не выдержал Яковкин, стукнув кулаком по столу. Что ж, поспорим, где надо!
– Поспорим. Но только без оного бешенства. Истина рождается в спорах серьезных, а распри человеческие - это уже от сатанинского...
– Что вы сказали?! Мне?! Такое?! Боже!
– воскликнул Яковкин и попятился к двери.
Чтобы не быть застигнутым, Коля стремглав побежал на лестницу - в свой опостылевший класс.
* * *
Отстояв обедню в своей церкви, казеннокоштные гимназисты разошлись кто куда. Воскресенье! Классы, коридоры, спальни
Придвинув к раскрытому окну табуретку, он раскрыл оставленную братом книгу Румовского и выглянул на улицу. Погода менялась на глазах: то сеял мелкий теплый дождик, то из-под легких тучек выглядывало солнце, расцвечивая радугой влажный воздух. Слышался торжественный перезвон с казанских колоколен.
– Читать невозможно!
– самому себе сказал Коля и, закрыв окно, склонился над книгой.
– "Два рода видим издаваемых математических книг, - читал он вполголоса.
– В иных содержатся правила без доказательств и изъясняются одними примерами, а в иных, сверх того, доказательства предлагаются... В чем состоит порядок математический?"
Коля на минуту задумался.
– Ну что ж, посмотрим дальше. "В математических рассуждениях начало истин делается от понятий самых простых... От подобных начал математики поступают к труднейшим понятиям, и ничего, что не ясно или не доказано, за основание не принимают..."
Коля, бросив книгу на подоконник, взъерошил волосы.
– Вот здорово!
– сказал он, вскочив с табуретки.
– "Ничего, что не ясно или не доказапо..." Какие же основания предлагаются?
Убрав со лба свисавшие волосы, Коля начал быстро перелистывать страницы.
– Так... "Начальные основания теоретической геометрии..." Посмотрим. "Определение первое. Тело геометрическое есть то, что во все стороны имеет определенное протяжение. Протяжение оного определяется поверхностями, поверхности - линиями, линии - точками.
Примечание. Хотя всякое тело имеет три измерения, то есть вышину, ширину и длину, но оных никаким образом от тела отделить невозможно..."
Прервав чтение, Коля снова задумался. Григорий Иванович говорил то же самое: за первичное берем тело.
Ну, а дальше?
– "Из определения тела геометрического видно, что об оном основательно рассуждать нельзя прежде, чем свойства точек, линий, поверхностей или плоскостей не будут известны, и для того надлежит начать от точек, потом приступить к линиям, потом к поверхностям, а напоследок к телам геометрическим".
Коля зашагал по комнате, рассуждая вслух:
– Понимал. Все было хорошо. Но этого не понимаю.
Отчего, не выяснив свойства точки, линии, поверхности, нельзя рассуждать о геометрическом теле? Почему же Григорий Иванович объяснял это хорошо и ясно?
Коля задержался у подоконника. Вспомнились мыльные пузыри, вылетающие в окно, и разъяренный Яковкин в распахнутых дверях... Но тут же, наморщив лоб, тряхнул
– Кто же прав? С точки или с тел начинается геометрия? Дальше, дальше надо читать. Вот где, оказывается! "Определение второе. Точка есть знак никакой величины... Иные точкой называют то, что никаких частей не имеет..." - читал он с отчаянием, останавливаясь и несколько раз повторяя одно и то же предложение.
– Ладно, читаем дальше. "Определение третье. Линия есть длина, не имеющая ни толщины, ни ширины"... Вот и пойми, что к чему?
Коля снова зашагал из угла в угол.
– Раз точка такой знак, - рассуждал он вслух, - который никаких частей не имеет, вряд ли можно изобразить ее на бумаге даже самым тонким грифелем. Как же тогда ее представить?.. А линию?.. Румовский сам вначале указал: ничего неясного или недосказанного не принимать, а здесь у него все наоборот... Может, я не понимаю?
Только теперь он почувствовал, что в комнате жарко.
Распахнув окно, выглянул на улицу. Звон колоколов не утихал. Знойно припекало солнце, высушив последние следы летнего дождя. Где-то хором пели праздничные песни, весело играла гармошка. Но мысли об учебнике Румовского не давали покоя. А что, если поговорить с Григорием Ивановичем?
– Да, что ж это я!
– спохватился Коля.
– В десять назначена встреча.
Он поспешно засунул книги в тумбочку и выбежал в коридор, затем на улицу.
Но Сережи у назначенного места в саду не было.
Коля сел на скамейку в тени дерева, прислушиваясь к легкому шороху листвы. Среди густой зелени кое-где, как огоньки, вспыхивали на солнце отдельные красные и желтые листики - первые вестники приближающейся осени.
На Воскресенской улице шло праздничное катание.
В богато убранных каретах, заложенных сытыми лошадьми, разъезжали нарядные дамы, толстые купчихи с детьми. Никуда не торопились они, так что кучера, довольно причмокивая губами, лишь изредка подгоняли своих лошадей.
Сердце у Коли заныло - вспомнилась мать. У нее ведь никогда не бывает времени для прогулки. Что сейчас она делает? Шьет или вяжет? Сколько ниток прошло через ее руки! Если бы растянуть их, то, пожалуй, хватило бы до самого Петербурга... Скорее бы окончить гимназию, потом - университет. И ни от кого бы не зависеть. Вот он уже в Макарьеве. Одетый в собственный костюм, без этих ненавистных белых пуговиц, вбегает в комнату и видит: мать сидит за шитьем, а старый дед - за книгой... "Маменька, дедушка, узнали..."
– Ты что, и днем засыпаешь?
– услышал Коля знакомый голос. Он оглянулся. Перед ним, сияя лучистыми глазами, стоял Сережа. И не один, а с крепостным Евсеичем, дородным дядькой.
– А я не спал, - ответил Коля.
– Замечтался...
– Мечтаешь? Это неплохо.
– Извольте спросить, - вмешался Евсеич.
– На извозчике поедете али пешком?
– Пешком... пешком.
– Тогда я сейчас отпущу извозчика.
Старик ушел. Сережа проворно перескочил скамейку и сел рядом с Колей.