Серебряная подкова
Шрифт:
Среди гимназистов, окружавших "Евклида", произошло движение.
– Ну и наука эта геометрия, - пожаловался кто-то в заднем ряду.
– С ума сойдешь.
Его поддержали другие:
– Да, наука трудная.
Но тут к оратору протиснулся высокий ученик с темнорусыми волосами. В правой руке у него была какая-то книга.
– Разрешите мне ответить за вас, дорогой учитель, - с доброй улыбкой предложил он, показав два ряда белых зубов.
– Ну что ж... Пожалуйста, Саша... господин Лобачевский, - раскланялся "Евклид" и ловко соскочил
– Мне пьедестала не требуется.
Кто-то пошутил:
– И так высокий.
Саша Лобачевский повернулся ко всем и поднял над головой развернутую книгу.
– Пуганая ворона, говорят, куста боится, - начал он.
– Так и мы. Боимся трудностей... Книга сия - "Сокращения математики". Написал ее Румовский, адъюнкт Академии наук. Послушайте, что пишет он в предисловии:
"Хотя математика перед всеми науками в точности преимущества имеет и знание первых ее частей всякому необходимо, однако ж начала ее в начинающих учиться при самом вступлении отвращение производят. Посему кто бы мог винить математиков, что не стараются они об изобретении другого способа к познанию истин математических, но в рассуждении сего оправдать их может Евклидов ответ, который он дал своему государю..."
Саша с улыбкой посмотрел на "Евклида Казанского".
Тот кивнул ему:
– Читай, не задерживай.
– "Когда царь Птолемей спросил Евклида, нельзя ли для него найти менее трудный и утомительный путь к познанию геометрии, чем проложенный в его "Началах", тогда ответствовал Евклид, что к геометрии нет царской дороги..."
Но тут зазвенел колокольчик и положил конец диспуту.
Ученики заняли свои места. Спокойной, уверенной походкой вошел учитель математики Григорий Иванович Корташевский. В руках держал он журнал и книги, а под мыш-.
кой - свернутый в трубку лист бумаги.
Старик сторож внес полную корзину каких-то инструментов и наглядных пособий.
Строгим взглядом Корташевский оглядел всех учеников, стоявших навытяжку.
– Садитесь, господа, - сказал он и тут же, не подымаясь на кафедру, начал свой урок.
– Говорят, математика - это язык точных наук. Действительно, господа, разве можно изучать, скажем, такие предметы, как механику, физику, артиллерию, архитектуру, не зная математических исчислений, правил, теорем и формул? Конечно же нет. А без них не может развиваться наше отечество, не могут свершаться научные открытия...
Так вот, сегодня мы приступаем к изучению новой области математики геометрии, которая, как вам известно, является древнейшей и большой ветвью громаднейшего "математического древа". Ее обычно связывают с именем Евклида, жившего...
Но в это время кто-то усмехнулся, гимназисты заерзали на местах, зашептались, поглядывая в сторону "Евклида Казанского". Корташевский слегка постучал рукой по столу, и этого было достаточно. Все притихли.
– Евклид, - повторил учитель, вернувшись к доске, - жил приблизительно в третьем веке до рождества Христова... Но геометрия началась еще задолго до него.
Название этой науки вполне соответствует ее словам:
гео - земля, метрия - измерение. Вот я принес вам инструменты, какими пользовались еще древние геометры: линейку, циркуль, угольник и транспортир. С их помощью будем чертить с вами различные фигуры, затем измерять их величины.
– Господин учитель, разрешите спросить, - поднял руку "Евклид Казанский".
– Ваша фамилия?
– Панаев... Александр.
– Слушаю вас, Панаев. Спрашивайте, - разрешил учитель.
– Вы сказали, что геометрия - измерение земли. Но как же измерять ее такими вот линейками?
Все улыбнулись, но учитель кивнул головой.
– Похвально, - сказал он.
– Вопрос уместный. Как же, в самом деле, провести нам прямую линию не тут, на бумаге, а в поле? Как же, скажем, проложить межу длиной в несколько верст и точно ее измерить!
Григорий Иванович достал из корзины, принесенной сторожем, длинную веревку и железную цепь.
– Скажите, как ваша фамилия?
– спросил он, обращаясь к толстому гимназисту с красным лицом и огненными волосами - тот сидел в заднем ряду и развлекался тем, что накручивал нитку на золотую пуговицу своего мундира, затем раскручивал ее.
– Моя фамилия?
– поднялся гимназист.
– Овчинников... Дмитрий.
– Так вот, Овчинников, для чего служит, по-вашему, эта вот цепь? Может, вы даже знаете, как ее называют?
Овчинников поднял голову, рассматривая потолок.
– Похоже, такую цепь, - начал он робко, - папаша с Макарьевской ярмарки привез. Для собаки. Потому как простую веревку...
– - Садитесь, Овчинников, - прервал его Корташевский.
– Мы говорим сейчас не о собаках, а об измерении земли.
Гимназист потупился, что-то рисуя пальцем на столе.
– Садитесь, - повторил учитель строже.
– А нитку оставьте в покое и слушайте урок внимательно.
Затем он обратился ко всему классу:
– Кто скажет, как эта цепь называется?
Ученики молчали.
– Разрешите мне, господин учитель, - послышался вдруг робкий голос.
– Пожалуйста, - кивнул учитель.
Все оглянулись: кто же это?
С последней у стены скамейки застенчиво поднялся Коля Лобачевский. Рядом с ним сидел Аксаков с добродушной улыбкой на губах. Толстый Овчинников, рассмотрев серебряные пуговицы на мундирчике "чужого", фыркнул:
– Заяц... разночинец...
Густые брови Корташевского сошлись у переносья, глйза его посуровели.
– Овчинников!
– сказал он.
– Вон из класса! Явитесь к инспектору и скажите, что я вас выгнал за нарушение порядка! За оскорбление товарища!
Пожав плечами, Овчинников нехотя пошел к двери.
Проводив его суровым взглядом, Корташевский уставился теперь на Колю, припоминая, где и когда видел этого мальчика. И почему он оказался тут, среди юношей высших классов?
– Кто вы такой?