Серебряный блеск Лысой горы
Шрифт:
— Хотя вы меня и не звали, я прибыл, товарищ председатель.
— Не знаю, как мне вас благодарить, профессор!
— Хотели приехать всем институтом, да вы, кажется, уже без нас тут справились.
— Борьба еще не окончена, учитель...
— Слышал, — Петр Филиппович мельком взглянул на ветеринарного врача, — слышал, дорогой мой. Но тот, кого вы победили, самый свирепый... — Петр Филиппович, щелкая пальцами и двигая длинными густыми бровями, искал узбекское слово.
— Дахшатли...
— Да, дорогой
Осматривая изолятор, профессор остановился у деревянной бадьи с солью, перемешанной с лекарством. Удивленно качнув головой, он обратился к Шербеку:
— Дорогой мой, вы сами-то знаете, что сделали?
Шербек не понял, о чем идет речь.
— Этот метод приносит и пользу и вред, — сказал ветеринарный врач беспрекословным тоном.
Шербек нерешительно поддержал:
— Вы же слышали...
— Нет, дорогой мой, вы до сих пор, видимо, не осознали, что вы сделали, — сказал Петр Филиппович, пристально глядя на Шербека. — До того, как прибыть сюда, мы зашли в вашу бухгалтерию. В прошлом году на обработку одной овцы в целях профилактики против гельминтоза израсходован один рубль... и сколько копеек, Василий?
Молодой парень с курчавой светлой бородой на худом лице вынул из кармана тетрадку, заглянул в нее и сказал:
— Один рубль и тридцать пять копеек. Всего...
— Да, на одну овцу дополнительно израсходовано рубль тридцать пять копеек. Всего более шестидесяти тысяч. Эта затрата на тяжелый ручной труд: каждой овце запихнуть в рот лекарство, не считая стоимости самого лекарства. Благодаря вашему методу затраты сократились в три-четыре раза. Если распространить и освоить ваш метод по всему Союзу, то знаете, сколько экономии получат колхозы и совхозы? Миллионы. Да, дорогой мой, миллионы! Все, что вы делаете, запишите, и выводы по этим вашим опытам обобщите. Ведь это же целая самостоятельная научная работа, дорогой мой! А какое практическое значение! Пишите. Обязательно пишите.
— И вреда будет не меньше, — бросил ветеринарный врач.
— Да, вы говорили, помню, — обернулся Петр Филиппович к ветеринарному врачу. — Правильно, фенотязин действует на овец так, что животные худеют, слабеют. Но знаете почему? — Видимо, профессор не хотел смущать врача, поэтому ответил сам: — Лабораторные анализы показывают, что фенотязин не только убивает гельминтозы, но и увлекает за собой частицы меди в организме. Если мы к фенотязину и соли прибавим еще медного купороса... как по-узбекски...
— Тутёи.
— Да, да, если прибавим тутёи.
Бывает, путник, заблудившийся в ночи, увидит огонек и спешит к нему. Для измучавшегося в сомнениях Шербека слова Петра Филипповича стали этим огоньком в ночи.
Сделали
Чабаны по мере того, как овцы набирались сил, стали все чаще вспоминать «профессора-ата», который так же, как и они, ходит с палкой в руках.
Профессор пробыл в кишлаке больше недели. В каждом доме он был желанным гостем.
Пригласят его в комнату — он снимает калоши в сенях, а в комнату входит в мягких ичигах, как принято было исстари у узбеков. Приглашают к столу — он обязательно совершит омовение рук, тоже как принято. А уж какой он собеседник, сколько знает интересных вещей!
Провожал профессора весь кишлак, да и сам он оставил там частичку своего большого сердца.
Глава тринадцатая
Шербек возвратился домой, умылся, переоделся. Мать принесла ароматную шурпу.
— Ходили свататься, — сказала Хури-хала, переливая чай из пиалы в чайник, чтоб лучше заварился.
Шербек было протянул руку к касе с шурпой, но остановился.
— До каких пор буду ждать, глядя тебе в рот! Да, ходили...
— Что это вы говорите?
— Сыночек мой хороший, да не злись ты. Ходили в то место, что тебе по душе.
— Куда? Зачем?
— Сынок, наберись терпения. Расскажу все с самого начала. Пришел нынче Туламат, спрашивает тебя. «Ушел», — говорю. Ну, разговорились мы с ним. Он, оказывается тоже слышал, что про тебя досужие люди болтают. «Жениться, — говорит, — ему надо, тогда и болтать перестанут». А я сказала, — назвал бы ты мне кого-нибудь, пошла бы свататься. «Я знаю, — говорит, — куда вам идти, быстрее собирайтесь». Завернула четыре лепешки в достархан и поплелась следом. Крутил-крутил и привел к дому мираба-поливальщика Норбуту, ну, что в махалле Катартал. «О, предки, — говорю, — у мираба Норбуты же не было дочери, может, внучка есть?»
Шербек отодвинул касу с шурпой.
— Нехорошо вы сделали, мама, ну хоть бы слово...— обиженно развел он руками.
— Тебе слово скажешь, а ты опять что-нибудь придумаешь. Ни рассвета, ни заката не видишь, все бродишь — ягнята, ягнята. Ну, пришли мы. Выходит женщина, ну, прямо как шелк, и приглашает в дом. Не помню, чтобы я ее видела где-нибудь. Тут мне и шепнул Туламат: оказывается, жена Назарова, чтобы жить ей сто лет, доктора мамаша. Услыхала я и так обрадовалась, так обрадовалась! А уж такая обходительная, такая чистоплотная. Правду говорили предки, сынок, посмотри на мать, а потом бери дочь. Так уж обрадовалась!