Серебряный город мечты
Шрифт:
Выкладываю на тарелку сыр.
Зельц.
И не добавляю вслух, что там, в больнице, безопасней, но Дим хмыкает понимающе, а я, вспоминая нашу вчерашнюю встречу, улыбаюсь:
— Она жутко протестовала и требовала домой. Фанчи в гневе страшна. Мы с ней бодались полчаса.
— Но ты её уговорила, — Дим улыбается чуть насмешливо.
Легко.
И я, согласно кивая, повторяю:
— И я её уговорила.
— Каша, Север.
— Что?
— Каша кипит, — он поясняет всё с той же улыбкой,
Переодеваться.
И в душ, судя по волосам, что влажные.
Тёмные.
Хочется провести по ним рукой, запутаться пальцами, но я лишь крепче обхватываю необъятную кружку, грею об неё ладони, смотрю, видя своё отражение, в черноту кофе. Его вызвался варить Дим, оттеснил, шутливо пихнув бедром, меня от плиты. И можно гнать прочь мысль, что утро у нас получается каким-то слишком… домашним.
Уютным.
Парадоксально привычным.
Словно, миллионы раз до и чуть больше после таких вот утр у нас было и будет.
— У меня смена сегодня с шести, — Дим сообщает мимоходом, ерошит макушку Айта, который свою башку, поев, ему на колени пристроил, уставился, словно год не ел, наигрустнейшими влажными глазами, провожая каждую ложку и кусок, — и до пяти. Ты спать ложись, не жди. Или… ты в Прагу?
— У меня двухнедельный загул лично от Любоша. Я… здесь останусь, — я запинаюсь, но договариваю, смотрю на него. — Постараюсь разобрать дальше записи. И надо домом заняться, хотя бы коробки разобрать, что ли. Если… ты не против, конечно.
Моего общества.
Он ведь уехал подальше ото всех, а тут я…
— Не против, — он усмехается, склоняется к Айту, которого за ухом чешет, глядит, повернув голову, на меня. — Забор, где яблони, покосился. Я могу подправить, если… ты не против.
— Не против, — я отзываюсь эхом.
Так и не решаюсь, отставляя пустую кружку, сказать, что мне показалось, почудился пристальный взгляд по дороге до «Ада» и тень привиделась. Я умалчиваю, наблюдая, как он моет посуду, об этом, как и том, что случилось в Эрлангене.
Не рассказываю про железного монстра с глазами-фарами.
Я же могу ошибаться.
Скорей всего, я ошибаюсь.
Меня ведь больше не пытались сбить, напугать или похитить, как предположил Марек, а значит в Эрлангене было просто… совпадение, случайность, которая с историей пана никак не связана и о которой, следовательно, можно забыть.
Как и про сегодня.
Но… выйдя за ворота, я оглядываюсь по сторонам.
— Ты чего?
— Ничего, — я качаю головой, выпихиваю беззаботную улыбку и солнечные очки на макушку пристраиваю. — День сегодня хороший.
— Выходной, — Дим соглашается после паузы.
Недоверчиво.
Перехватывает, подозрительно поглядывая на меня, поводок, на который
— Экскурсионный, — я поддерживаю бодро, не замечаю, цепляясь за подставленный локоть, косого взгляда, и шаг, подстраиваясь под меня, Дим сбавляет. — Только в Перштейнец экскурсии водят редко. Даже на всевозможных сайтах он почти не упоминается. И фотографий нет.
— Йиржи сказал, там мало чего осталось.
— А мне, что болотно.
— По картам здесь нет болот, — он отзывается… вежливо.
И разговор у нас не складывается.
Не клеится после всего… случившегося, и идти с ним под руку, делая вид, что всё как всегда и обычно, почти невозможно.
Мучительно.
Но я… стараюсь, в конце концов, не первый раз нам делать вид, а потому обжигающее прикосновение к его руке и коже я выдержу, не отпрыгну в сторону и дыхание, ощущая запах лосьона для бритья и туалетки, я не задержу.
Не буду шарахаться.
И прятаться.
Я только споткнусь на ровном месте, когда крыши Кутна-Горы останутся за спиной, а голос Дима, разрывая тишину, прозвучит внезапно.
Задастся неожиданный вопрос:
— Ты же знаешь, что под городом почти сплошные… пустоты?
— То известный научный факт, — я хмыкаю согласно, вещаю когда-то пройденную в школе историю. — Серебряная лихорадка Кутна-Горы. Под городом сплошные ходы. Копали все и всё. Особенно рьяно и тайно по собственным подвалам и дворам начали рыть после реформ Вацлава Второго, согласно которым, как известно, на добычу серебра была наложена королевская монополия, тогда же и грош начали чеканить.
— Именно, монополия. А теперь вспомни, как пишет Альжбета, — Дим предлагает, отвечает, пока я морщу лоб и нос, сам. — Говорили с Владиславом об отцовских шахтах. Об отцовских, а не королевских или государственных, Север.
— Допустим, — я пожимаю плечами, поворачиваю к нему голову, но к чему он клонит понять не могу. — Он был управляющим, она вполне могла так написать. Назначен, между прочим, пан Казимир был по личному распоряжению и доверию короля. И ему полагалась некоторая часть от добычи.
— На целый город? — Дим, хмыкая, вопрошает скептически.
Тормозит, поскольку Айт, заинтересованно принюхиваясь, тянется к столбу с указателем Кутна-горы и Перштейнца, к которому, согласно стрелкам, следует повернуть направо и девятьсот метров ещё пройти.
— Думаешь, копал самостоятельно? — я спрашиваю, поднимая очки, проговариваю, глядя в его глаза, недоверчиво. — Свои шахты. В обход короне.
Возможно?
Пожалуй…
— И где-то там, где эта самая корона не заметила бы.