Серебряный город мечты
Шрифт:
Последнее он выговаривает тоскливо, и подозрения закрадываются как-то невольно.
Подтверждаются.
Ибо дорогая пани Магда этот бал на правах добровольной и активной общественности организует. И Йиржи к танцам и украшению зала она уже приспособить успела, имеет теперь виды добраться до нас с Север.
Должна ведь от неразумной молодежи быть хоть какая-то польза.
— Я — бесплатная рабочая сила и массовка, — любящий племянник провозглашает уныло, указывает пальцем на меня. — Вы, кстати, тоже. Друзей в беде не бросают, Вахницкий,
Он скалится злорадно.
А Штепанка, что была отправлена за барную стойку мне на подмену, влетает в кухню с приклеенной улыбкой, приваливается к тщательно закрытой двери спиной и, выдыхая, торопливо проговаривает:
— Ребят, помощь. Димо, там просят «Везувий». Я совершенно не знаю, как он готовится. Везувий — это вулкан.
— Погребший в своей лаве Помпеи, — Йиржи встревает умно.
Мечтательно.
Так, что я на него кошусь подозрительно.
— Чего? В школе я учился. Иногда.
— Ребят…
— Иду, — я вздыхаю.
Вспоминаю мучительно, что, собственно, в этот самый «Везувий» входит. И рецепты, раз уж заделался в бармены, подучить следует.
Плохо вспоминается.
— Добро, — владелец «Ада» кивает, делает отмашку рукой и почти догрызенным яблоком. — Последний ящик потом затащим. Чёртовы празднества…
Он бухтит что-то ещё и недовольно, но я уже не слушаю. Выхожу, толкая двери, в зал, чтобы сухой лёд попутно прихватить, подойти к застывшему у стойки гостю и дежурную рабочую улыбку изобразить.
— Добрый день…
Я, уточняя заказ, шейкер подхватываю привычно.
Машинально.
И мелькнувшую слишком быстро гримасу, с которой заказавший «Везувий» мужик тянется к сердцу, я отмечаю тоже… машинально. Оцениваю на автомате внешний вид, который у мужика не особо хороший, и пить бы ему не стоит, но… водка, спрайт, голубой «Кюрасао» и сок, что смешать и взболтать.
Вылить в бокал, где сухой лёд уже.
Чтоб с дымком.
И апельсин с трубочкой в завершение.
— Хорошего дня, — я, выставляя готовый коктейль, произношу заученно.
Почти профессионально.
Можно гордиться собой, не зря семь лет учился и год работал. И пусть радуется незабвенная Алевтина Петровна, что её коммуникативные навыки не прошли даром, сгодились-таки на что-то полезное.
Пригодились.
Я, скрывая лицо, что перекашивается непроизвольно, отворачиваюсь быстро. Расставляю по местам бутылки, прибираюсь, и бокалы, что и без того сверкают и искрят в неровном освещении, я протираю особо прилежно.
Поднимаю голову на бьющееся стекло.
Женский вскрик.
Кренится заказавший «Везувий» мужик, заваливается, утыкаясь лицом в стол, а его спутница вскакивает, визжит и рот себе рукой, пятясь, зажимает.
Проклятье.
И скорая.
Которая здесь всё ещё непривычно зовётся zachranka и которую вызвать срочно требуется. Подождать, пока приедет, а мужик… мужика следует уложить на пол, расстегнуть ворот рубашки и больше не трогать.
Не
Я не врач.
Ни вообще, ни в этой стране.
Мне не нужны проблемы.
Да.
Меня это не касается и больше всех мне не надо. Даже если у него, возможно, остановка сердца, после которой времени остается слишком мало, столько, что ни одна скорая в мире не успеет.
Вашу же мать.
Пульс, на сонной, проверить нужно. Необходимо, чтобы спасти шанс был, чтоб успеть в секунды, которых, если я прав, всё меньше и меньше. Они, становясь осязаемыми, грохочут в такт сердцу, моему. И через стойку, не тратя эти секунды, я перемахиваю раньше, чем подумать — разумно и правильно — успеваю.
Прыгаю под возглас, кажется, Йиржи. Точно его, потому что, когда гостей я расталкиваю и мужика поднимаю, рядом оказывается он.
Помогает осторожно опустить на пол.
— Что с ним?
— Скорую, быстро, — я бросаю по-русски.
Но он, понимая, кивает, вытаскивает телефон, пока пульс я проверяю. Не считаю, ибо его нет, и рубашку, не теряя очередные удары времени, я рву.
Твою…
В который раз.
И крепче пару слов я добавлю позже, после удара, перед которым на растянувшийся миг я всё же замираю, смотрю в посиневшее лицо мужика. И дыхания нет, остановка, после которой тоже не больше пары минут.
Что прямо сейчас считаются.
Только нельзя его реанимировать… вот так, да и вообще никак нельзя, и свидетелей, что в случае чего укажут на меня, много.
Легко отхватить тюремный срок.
Но… я бью.
Ударяю резко и быстро, как учил когда-то МарКеша, выше отростка и кулаком, который сжимаю, не чувствуя. И ещё раз, чтобы он захрипел.
Сделал клокочущий вдох.
— Дыши, — я цежу сквозь зубы.
Проверяю пульс, который рвано, но… появляется.
— Не шевелись. И помирать снова не смей, — я приказываю, смотрю, ощущая биение и контролируя, и говорю я совсем идиотское, вот только не говорить не получается. — А то «рот-в-рот» придётся, а у меня Север ревнивая. Обидится. Йиржи, где, мать вашу чешскую, скорая?!
— Уже, — он отзывается поспешно. — На повороте.
— Хорошо.
Есть шанс, что дотянет.
Дождётся нормальной помощи и, если снова выдаст остановку, дефибриллятора, с которым куда надежнее.
Доказательней.
В отличие от прекардиального удара, что в рекомендации не входит, не имеет эффекта, и пользоваться им не советуют. Не используют такие методы, а даже если и используют, то явно не бармены, поэтому бить было нельзя.
Слишком рискованно.
И если мужик всё же помрёт, то отвечать буду я, получу по полной. Впрочем, если и выживет, то вопросы, скорее всего, ко мне будут. Только вот… плевать, и жалеть о сделанном ни разу не получается. Пусть с точки зрения здравого смысла я и поступил опрометчиво, неумно, но это необъяснимо, выше того, что для понимания доступно.