Серебряный город мечты
Шрифт:
Давит на плечи, не давая пошевелиться.
— Принеси его, — я прошу одними губами.
Давай.
Ты умный собакен, Айт.
И Дим тебя учил, я сама видела, как команды вы разучивали, и телефон он тебя таскать тоже просил. Выговаривал с показным недовольством, что Дарийка щенка ему в качестве подарка сплавила, а ему теперь эту породистую бестолочь воспитывать.
Хорошо воспитывать.
Потому что всё ещё орущий телефон Айт приносит, кладёт мне вместе с мордой на колени, которые к животу я подтянула, обхватила руками.
Отвечаю, подхватывая телефон, на звонок.
— Да?
— Привет, я по кукле. Прости, что поздно и что получилось больше пары дней, — Наталка выпаливает на одном дыхании, выкидывает быстро-быстро слова, что представляются летящими на пол бусинами. — Ты где сейчас? В Кутна-Горе? Так… я завтра привезу тебе её сама. Ты не представляешь…
Нет.
Я сижу на полу холла и гляжу на дверь, за которой кто-то есть, стоит, пусть я и говорю обратное собакену, убеждаю, но он мне не верит, чувствует. И представляю на грани безумия я только то, что этот кто-то по ту сторону чёрный человек.
Он пришёл из прошлого.
Теперь за мной.
— Я взяла образцы тканей её наряда. Вот я тебе, знаешь, чего скажу, Ветка, сейчас такое не шьют и близко! Какое качество, меня съедает зависть. Но то ладно, там с украшениями, куда интереснее дело обстоит. Я сначала даже не поняла…
И я не поняла.
Не понимаю, богатое воображение или там, на террасе, кто-то есть.
Был.
Потому что Айт вдруг, встряхивая башкой, фырчит.
Отворачивается, теряя всякий интерес, от двери, располагается обстоятельно рядом. Пропадает напряжение, исчезает из умных карих глаз настороженность, и смотрит на меня собакен преданно.
Вздыхает, обдавая жаром, шумно, а я едва слышно перевожу дыхание.
Слушаю.
— Помандер — весьма распространённая в те времена побрякушка. Ты его, скорей всего, видала на портретах родной аристократии. Шарик такой из золота или серебра, в него помещали травы, специи и всё, что отбивало дурные запахи. Вонючка средневековой Европы, — Наталка фыркает весело, тараторит когда-то прочитанное. — Правда, с французского красиво переводится душистым яблоком. Внутри, кстати, ещё часто были секции, как дольки. Я бы вот за это апельсином обозвала, а они яблоко. Странные люди…
Пожалуй.
И, прикрывая глаза, помандер на платье кукольной Альжбеты я вспоминаю.
Он — круглый, с филигранным узором — висел на золотой цепочке, что вокруг талии была обмотана. И значения я ему не придала, не обратила внимания.
— У твоей куклы необычный помандер, даже совсем, наверное, не помандер. Больше смахивает на тайник. Он и открывается так… замысловато. Я тебе покажу. Два вечера ломали с Лукой голову, пытаясь открыть. Ветка, мой жених — гений. Я прошлый раз ошиблась.
— Что там? — я выговариваю кое-как.
Онемевшими губами.
Наверно, побелевшими.
От страха, что под
— Рубин, — Наталка отвечает, помедлив. — Мелкий, но такой красный. Никогда таких не видела, а ты знаешь, что у Каты парюра руби… Эй…
Она восклицает гневно.
Слышится неразборчивая перебранка, громкое шуршание, после коего в динамике звучит уже мужской голос.
Педантичный.
— Квета, здравствуй, это Лука. Рубин подлинный, старинный. Двадцать восемь граней. Три карата. Крайне интересная огранка. Смею предположить, это один из первых вариантов «сердца», если считать, что камень был положен в тайник тогда же, когда сделали куклу. Сказал бы, что отчасти похож на «розу», но у «розы» нет павильона.
— Что?
— Дай сюда! — Наталка кипишует, воюет, судя по шороху, с гением.
Побеждает.
Поскольку дальше продолжает вновь она:
— Этот умник хочет сказать, что у огранки «роза» нет нижней части, а у твоего камня она есть. И очень острая, в украшения так не делают. Или делают, но очень редко. Весьма интересно, для чего гранили. Куда такое потом вставить можно, а? Есть мысли, Ветка?
— Нет.
— Жаль, — Наталка вздыхает шумно, печалится совсем не печально, и зевает она смачно, заразительно. — Тогда мы спать. Кукла, подтверждаю, шестнадцатого века. Ещё я нашла, что Йистабницкому, тому самому, что знаменитый пупетье, часто присылали заказы из Горы Кутна, после которых он рассчитывался с лавочниками и прочими. Вот тебе, в общем, косвенное подтверждение наличия города, — она припечатывает гордо, бормочет и задумчиво, и задорно. — Так-с… это я сказала. Про тайник и сокровище сказали. Лука, мы всё сказали? Мы всё сказали, Ветка. До завтра.
— До завтра, — я отзываюсь эхом.
Вслушиваюсь в быстро-частые гудки, опуская руку, ещё секунд десять. И, пожалуй, от камней драгоценных тошнить меня скоро будет. Как-то слишком много их в последнее время вокруг меня развилось.
— Она не писала про рубин, Айт, — я проговариваю задумчиво.
Скашиваю глаза на экран телефона, что светом вдруг вспыхивает, показывает сообщение, вверху которого имя помощницы пани Власты чернеет. Гипнотизирует, заставляя враз перестать думать про рубины и куклы.
И пальцем по экрану, открывая, я провожу торопливо.
Читаю пару выверенных в каждом своём слове строчек, которые ещё вечером отправлены были, дошли почему-то только сейчас.
Или это я не заметила?
В моей же манере не замечать близких.
Докучать им.
Названивать который день крайне неуместно и в разрез с правилами хорошего тона, кои, как думалось пани Власте, мне хотя бы отчасти привили. Ошибочно думалось, потому что каждый день из последних пяти я ей звонила, а она не отвечала.