Серебряный город мечты
Шрифт:
Не замечала.
И даже вежливую просьбу больше не докучать, передала не сама пани Власта, а её учтивая и сверх меры идеальная помощница, что день за днём мне монотонно и равнодушно говорила о неурочном времени для общения, чтоб её.
И всех.
— Я ненавижу её, Айт, — я сообщаю, ударяясь затылком об стену, глухо.
Признаюсь под внезапный скрежет замка.
И дверь открывается раньше, чем сообразить и встать я успеваю. У меня выходит только поднять голову, посмотреть.
— Север…
Дим произносит недоумённо.
Останавливается, словно
Пристально.
Я же поднимаюсь, отталкиваюсь неловко от стены. И холл, не отводя взгляда от Дима, я пересекаю незаметно, врезаюсь в него, чтобы на шее повиснуть, обхватить крепко-крепко руками, и носом, что начинает предательски щипать, в ворот куртки я ему утыкаюсь.
Касаюсь горячей кожи и щекой, и губами.
Дышу.
Пусть позже и пожалею, пойму, что так нельзя. Не стоит опять, снова и в который раз создавать ошибку, о которой забыть будет надо. Следует держать себя в руках, не вешаться вот так, но… не могу, у меня не хватает сил.
И без него в эту минуту я сломаюсь.
— Ты чего?
Ничего.
Или всё сразу.
А ещё пани Власта, что… что вычеркнула, просто вычеркнула меня из своей жизни, перестала замечать. Ненавидь она меня, было бы не так страшно, не так больно, не до разрывающего на части крика, что в горле застревает, душит, не давая дышать и кричать.
За что она вот так?
Она же — всё, что у меня есть, осталось.
Фанчи, дядя Савоуш, тётя Инга, дядя Владя… они меня любят, просят звонить и не забывать, спрашивают про дела и жизнь, но они… не родные. У них у всех есть те, кто роднее и ближе, нужнее, кому набирают каждый день, а не раз в две недели или месяц. Те, о ком они думают и переживают каждый день.
И Фанчи ежедневно набирает дочери, что живёт в Палермо с мужем, она всегда уезжает к ним летом и на Рождество. Дядя Савоуш постоянно интересуется, где шатается его непутевая и «маловозрастная» племянница, которую он воспитывал чуть ли не больше, чем его сестра. У тёти Инги — Дарийка, у дяди Владя — Дим, которые свои, с радостями, проблемами, плохим и хорошим, но они свои, а я…
Я перестала существовать для единственного во всем мире родного мне человека. Пани Власта не видит меня также, как никогда она не видит официантов и швейцаров в отелях. Они не существуют для неё, и я теперь тоже.
— Расскажешь?
Нет.
Я мотаю головой.
Пугаюсь, что отстраниться и заглянуть в глаза он попытается, и пальцы оттого я сжимаю крепче, до судороги, прилипаю окончательно, не оторвать. Молчу, пусть Дим и ждёт, надеется, что я объясню и расскажу. И руки на талию он мне кладёт осторожно, обнимает невесомо, проводит по спине и волосам.
— Ты всё равно расскажешь, — Дим говорит убежденно, будто обещает. — Потом.
Когда-нибудь.
Возможно…
А даже, если и нет, то мне нравится слово «потом». Оно защищает, спасает от признаний и воспоминаний, которые ненавижу, сейчас, и киваю, прерывисто вздыхая и заново переплетая пальцы, я согласно.
Не отпускаю.
Пока…
На целый блог не потянет, поэтому, пока в процессе, добавлю сюда.
Что есть такое помандер, Наталка рассказала хорошо, поэтому я добавлю только фотографии этой красоты.
Чаще помандеры были шарообразной формы, но встречались и более экзотические варианты.
Глава 35
Апрель, 17
Кутна-Гора, Чехия
Дим
— Вот так владеешь баром, важный человек в городе… — Йиржи, багровея, ворчит с надрывом, пыхтит шумно и тяжело, как заправский астматик, — …а ящики, мать его, таскаешь, будто больше некому.
— Некому, — я выдыхаю согласно.
И ящик, приглушенно матерясь, мы грохаем на пол возле холодильника. Надеемся, прислушиваясь, что угрожающе зазвеневшие от подобного гроханья бокалы и фужеры не разбились.
— Надо расширяться, увеличивать штат, — Йиржи, не спеша выпрямляться и упираясь руками в колени, выговаривает сипло.
— И зарплату, — я поддерживаю охотно.
А владелец бара и важный человек, выбрасывая вперёд руку, ещё более охотно интересную конфигурацию из пальцев сооружает.
Показывает.
— В мире кризис. Денег нет. Работаем за еду.
— Сквалыга.
— Еврей, — он оскорбляется показательно, скребет, морщась и оглядываясь по сторонам, нос, и уточняет этот еврей педантично. — Потомственный. По дяде. Не то, чтобы он по национальности был, но моя Магдичка все сорок лет брака его таковым считала. Кстати, про любимую тётушку. Она к вам с «Посеребрением» ещё не приставала?
— С чем?
— «Королевское посеребрение», — Йиржи поясняет, подхватывает яблоко, чтобы на край стола запрыгнуть и от яблока со звучным хрустом откусить, провещать с набитым ртом. — Праздник у нас такой есть. Исторический. Обычно в июне отмечается, но в этом году полные траблы со строительно-ремонтными работами. Леса наставят, перекроют половину улиц в старой части. Староста[1] орал и думал всю зиму, чего делать. Неравнодушная общественность волновалась и тоже думала. Пресса просто освещала. В итоге, сошлись на апреле. Двадцать пятого будет. Масштабные гуляния и бал.