Серебряный город мечты
Шрифт:
И обидевшись, чешскую скороговорку про перепелов и крыши я ему в ответ выдала, показала язык, что повторить подобное он не сможет никогда. И за выбившуюся из хвоста прядь волос у лица он меня дёрнул, когда произнести всё же смог.
Рассмеялся.
До тонких лучей морщин у карих глаз, и… и лучше думать об этом, чем о сне, от которого и наяву меня всё ещё знобит, не выходит согреться несмотря на палящее уже по-летнему солнце. Видится перед глазами костёр и жуткая улыбка, но… прочь. Нет больше пепла, ледяного холода и чёрного человека.
Они мне только приснились,
Игрой подсознания.
Я слишком много раз за последние дни перечитывала записи последней хозяйки Перштейнца, её кошмары, которые описывала она красочно, вот и…
— Впечатлилась, — я проговариваю вслух.
Ерошу, прогоняя остатки сна, волосы, и ноги к животу подтягиваю, кладу на колено подбородок, чтобы дыхание перевести, успокоиться окончательно. Прислушаться к тишине дома, которая… обманчивая, потому что внизу, пусть и неразборчиво, разговаривают.
Говорит.
Дим.
Который, пока я спала, из бара вернулся, нашёл меня. И в спальню он меня унёс, уложил, расправив кровать, и носки — вязаные, разноцветные, с оленями, что пани Магдой были подаренные — Дим с меня стащил.
Дурак.
Ему же сказали, что руку беречь надо. Не таскать тяжести, а он…
— Мог и разбудить, — я, пытаясь разобрать второй голос и натягивая носки, ворчу.
Сердито.
И не сердито, потому что вот так, не желая будить, кроме него и папы меня никто и никогда не таскал, не заботился столь не по-взрослому, ибо это только детей перекладывают спать в кровать. И… и надо себе напомнить, что спящую Дарийку Дим из гостиной пару раз тоже уносил, а потому ничего-то это не значит.
Нет повода улыбаться.
Но улыбка, затирая остатки кошмара и успокаивая сердце, наружу всё одно рвётся, и по лестнице, расчесывая на ходу волосы, я сбегаю быстро и бесшумно, иду на голоса, которые из кухни доносятся.
И второй голос я наконец узнаю.
Восклицаю радостно, срываясь на бег и катясь по гладкому полу к Диму, за которого, тормозя, хватаюсь, и в ноутбук, кладя подбородок на его плечо, я заглядываю.
Смеюсь.
— Никки!
— Красота моя нордическая! — Никки по ту сторону экрана тоже смеётся, улыбается широко и заразительно, как может только он, и сцепленные на затылке руки в стороны разводит. — Ты прекрасна и в шесть утра по-вашему. Доброе утро, Ветусь.
— Dobre rano! Ты безбожно мне льстишь, Никки.
— Я говорю чистую правду, Ветка, — он подмигивает лукаво. — Время идёт, а красота нордическая не меняется. И всё также влипает в неприятности.
— Они меня сами находят.
— Я охотно в это верю, — Никки отзывается весело, и ехидство, обещая подвох, в чарующем голосе прорезается. — Такую красоту преступление не находить, да, Дим?
— Несомненно, — Дим хмыкает скептически.
Отрезвляюще.
И первый восторг от встречи пропадает, а я замечаю открытый на пропущенной паном Гербертом записи дневник Альжбеты, пометки карандашом и исписанные листы бумаги, какие-то расчёты. Цифры, сигмы, ипсилоны… математика.
Та, что когда-то изучалась.
Решалась вместо меня Любошем,
— Вы чего тут… делаете? Дим?
— Непереведённые тексты, — он отвечает, поясняет отрешенно, непонятным сухим тоном, что царапает, и руки с его плеч я убираю, выпрямляюсь, чтобы тут же отступить, вернуть положенную дистанцию. — Я подумал, что Альжбета могла их зашифровать.
— Она интересовалась науками точными, — я отзываюсь рассеяно.
И ещё шаг делаю.
Не понимаю, откуда тон подобный взялся, было же всё… хорошо.
Восемь дней.
Целую неделю, за которую мои завтраки и его кофе стали привычкой, как и вечерние долгие прогулки с Айтом. Мы обошли всю Кутна-Гору, все мощёные и узкие улицы старого города, и сладкую вату, заставляя рассмеяться, на одной из площадей Дим мне купил. Мы догуляли в один из вечеров до замка Качина, который для посещений, впрочем, был уже закрыт, но расстроиться от этого не получилось. Мы натолкнулись тогда на обратном пути на деревенских мальчишек, что воздушного змея запускали, и как надо, чтоб летел, Дим им показал.
Побежал наперегонки.
И мне, как девчонке, они попробовать всё же дали, доверили ответственное дело…
Он… он звонил домой, говорил, шатаясь по комнатам и строя мне смешные рожи, а после протягивал телефон, потому что тётя Инга хотела слышать меня, спрашивала банальное и жизненное, и Дима под его же возмущения мы обсуждали.
Мы ходили вместе в магазин за продуктами, спорили о виде хлеба, и молоко, про которое почему-то вечно забывалось, в последний момент клали… как настоящая семейная пара, которую я сама себе жутко напоминала, гнала прочь сию крамольную мысль, но она издевательски больно возвращалась.
Особенно когда Дим улыбался.
Мне.
Только, видимо, мне… показалось. Обманулось, что на двоих у нас ещё что-то быть может, что возможно вновь просто говорить.
— И мы тоже, Ветка. Помнишь? — Никки, перебивая мысли и возвращая, вклинивается, складывает пистолетом пальцы, чтобы в меня театрально выстрелить. — Атакуем тайные послания. Ciphertext-only attack[1]. Пух…
— Вы в школе ходили в кружок по криптографии. Дарийка рассказывала, — я припоминаю, хмурясь.
А он довольно соглашается:
— Ага. Таскались. И в соревнованиях я участвовал. Любимый ученик, между прочим, математички, гордость и талант. Правда, перед вашей средневековой умницей мой талант слегка пасует. Мы уже почти девять часов сидим.
Последнее он сообщает устало, уже серьёзно.
И зевает Никки не показательно.
— Правда, ничего толком не насидели, — Дим произносит тоже утомленно.
Трёт пальцами покрасневшие глаза, и, откидываясь на спинку стула, за пачкой папирос и зажигалкой он тянется, а я уже полную пепельницу замечаю, не говорю ничего про то, что столько дымить вредно.