Серьезные мужчины

Джозеф Ману

* * *

Перевалило за полночь, и, возможно, кроме них в Институте уже никого не осталось. Одинокое окно в его комнате было закрыто, но дух надвигающегося муссона висел в воздухе – запах соли и влажной земли, он тянул ум в сон или же в воспоминания о давнишних дождях. Ачарья вычитывал длинный список ожидаемого лабораторного оборудования. Наконец оторвал взгляд от написанного – дать глазам отдохнуть. Снял очки, откинулся в громадном черном кресле, потянулся. Глянул на девушку, сидевшую напротив него за столом. Склонив голову, она полностью погрузилась в чтение. Опарна изучала «Базовые описания некультивируемых бактерий». Смотреть на нее было покойно, почти приятно. В ней чувствовалось некое неприметное счастье.

Ее легко было рассмешить, и в ее смехе чувствовалась женская терпимость, словно она уже слышала этот анекдот, но по-прежнему считала его забавным. И когда посмеивалась – как в тот раз, при обсуждении названия Шаровой миссии, – прикрывала рот ладошкой и немного выгибала спину. А еще витал вокруг нее этот лимонный аромат – очень дорогой лимонный аромат. Опарна была на несколько дюймов ниже Лаваньи, но почему-то казалась высокой. Такая она вся упругая, сильная, подвижная. И очень опрятная к тому же. В ее оливково-зеленой сумке всегда водились салфетки.

Девушка, подумал он, – и решил, что глупо думать про нее «девушка», потому что она со всей очевидностью девушка. Но, умри она, – какое-нибудь загадочное убийство, допустим, – газеты написали бы: «Тридцатилетнюю женщину обнаружили мертвой при подозрительных обстоятельствах». О тридцатилетней никогда не пишут как о девушке. Он задумался почему. Но и она однажды умрет – и от этого ему стало грустно. Столько в ней жизни, столько красоты. Ошеломительное лицо, которого он сейчас не мог видеть. Он виновато глянул на возвышенности ее грудей, разумного размера. Длинные пальцы перебирали тонкую золотую цепочку на длинной юной шее. Он попытался посмотреть на ее стопы. Но под таким углом не получалось. Ему нравилось, как ее стройные пальцы покоятся в тонких сандалиях. Ногти на ногах она всегда красила в красный, а на руках – в розовый. Он сосредоточился на ее все еще склоненной голове. Густые очень черные волосы предельно туго стянуты сзади в хвост. Его это позабавило.

– Если провести сейчас вам по волосам, будет музыка, – сказал он.

Опарна подняла голову. Они встретились взглядами, и он не понимал, почему чувствует, что не стоит на нее смотреть.

– Просто наблюдение, – сказал он, обращаясь к пресс-папье.

– Простите, вы что-то сказали?

– Ничего не сказал. Ничего значимого, во всяком случае.

Она улыбнулась и вновь углубилась в «Базовые описания некультивируемых бактерий». Но она не читала. Она не читала уже сколько-то времени. Так проведи же, хотела она сказать. Палец ее непроизвольно наматывал прядь, упавшую ей на щеку. Опарна знала, что Ачарья смотрит на нее. И сердце ее колотилось, а в горле похолодело. Она молча признала, что пропала и надежды больше никакой. Столько очаровательных мужчин водится в стране, и все они уже начали носить качественные узкие ботинки, а она – поди ж ты – надеялась, что великан-астроном, у которого под нажимом пуза на рубашке пуговицы крутятся, глянет на нее повнимательнее и поймет, что еще можно поделать с ее волосами. Зато у него было красивое лицо и ясные сиявшие глаза, иногда глядевшие по-детски. Она знала, до какого безумия может довести ее мужчина, – и боялась этого. Но что она могла поделать?

Через час они вместе вышли в приемную. (Айян давно уехал.) Прошли по коридору, теперь совершенно безлюдному. Шагали в молчании, от которого оба чувствовали себя сообщниками.

Ачарья проводил Опарну до ее серебристо-серого «балено», припаркованного на подъездной аллее. Она села в машину с видом, какой, по ее убеждению, означал безразличие. Она отъехала, он помахал ей вслед и по растерянному лицу ночного охранника осознал, что махал еще долго после того, как она уже выкатилась за черные ворота. Он отправился домой, раздумывая, улыбалась ли ему Опарна в зеркальце заднего вида.

Странно, что она села в машину, не сказав ни слова. Может, рассердилась на его личное замечание. Ачарье захотелось позвонить ей и спросить, не сердится ли она, однако он понимал, что это будет очень глупо. Повернул ключ в замке, тихонько

открыл дверь в дом, чтобы не побеспокоить Лаванью, ощупью пробрался по темному коридору в спальню. Ему было видно фигуру Лаваньи на кровати, рука ее лежала на лбу. До него долетела вонь лечебных масел Кералы.

Опарна ехала по Марин-драйв, открыв окна. Дорога пустовала, и в свете лимонно-желтых фонарей она видела легкую морось, колыхавшуюся на ветру. Опарна вспоминала глаза Ачарьи. Они иногда светились сами по себе.

У ворот высотки на Брич-Кэнди охранник впустил ее, но его поселковые глазки выказали некоторое осуждение: девушка возвращается домой так поздно. Когда двери лифта закрылись и стали зеркалом, Опарна пристально вгляделась в него. Волосы растрепаны, а длинная сорочка выглядела до того ужасно, что она почувствовала себя чуть ли не партизанкой.

Проникая в квартиру, она не понимала, с чего бы ей вдруг таиться так, будто сделала что-то восхитительно скверное. Она прокралась мимо спальни родителей, заглянула внутрь. Оба храпели. Отец – с присвистом подлиннее. Опарна ушла к себе в комнату, светившуюся блеклым пурпуром, занавески порхали от ветра. Она смущенно разделась. И улыбнулась, попытавшись вчитаться в номер «Нейчер».

Она пролежала без сна почти всю ночь, думая о его младенческом лице и невинной ярости. И как легко он понимал мир микробов. Дурацкая влюбленность, не более, думала она, утром пройдет.

И так оно бывает со всеми внезапными любовниками, кто верит, будто их мучения к утру прекратятся, но, как правило, когда их навещает подобное уютное утешение, утро уже наступает.

Ее разбудила мать, которая обычно имела для этого некое скрытое побуждение. Убедившись, что успешно нарушила дочерин сон, она принесла чашку чаю и сказала:

– Подобрали тебе пару. – Глаза Опарны, только что открывшиеся, зажмурились. – Мальчик не из программистов, – сказала мать ободряюще и добавила порезче: – Только не говори мне, что ты лесбиянка.

* * *

В «предельном» коридоре Института сгрудились четверо астрономов: они обсуждали, норма ли для вселенной – двойные звезды. Но тут их отвлек далекий стук каблуков. Они умолкли и глянули в направлении ожидаемого появления.

Появилась Опарна. Волосы летели, лицо сияло, небесно-голубая рубашка впервые знакомила их с настоящей формой ее грудей, – все это означало, что в ближайшие дни их научная работа будет именоваться топологией. На ней была длинная черная джинсовая юбка, у бедра вышито что-то вроде цветка. Прошла мимо них с невинной улыбкой. Они уставились ей вслед. Стук каблуков стих и исчез. Здесь это называлось эффектом Допплера.

– День рождения? – спросил Айян Мани.

– Ваш? – уточнила Опарна.

– Нет. Не ваш?

– Да вроде нет, – сказала она. – У него кто-то есть?

– Нет.

Она толкнула тяжелую дверь – ту самую, что когда-то пугала ее до ужаса. Она знала, что ей делать дальше. Можно держаться по-женски и ждать, пока он рухнет, но она бы не вынесла игры, какую, как теперь понимала, неосознанно вела много месяцев подряд. Ачарья поднял исполинскую голову и мгновение выглядел так, будто по ошибке сформулировал Единую теорию поля. Затем опустил взгляд и сделал вид, что изучает что-то у себя на столе. Опарна села в кресло напротив, закинула ногу на ногу, выгнула спину и посмотрела на него с нежностью. Он глянул ей в глаза и попытался понять ее особое сияние.

Он подвигал пресс-папье и заговорил о том, что криогенный пробоотборник застрял в Америке.

– Надо привлечь Министерство, – сказал он пресс-папье.

Айян Мани чуял: что-то поменялось. Он видел, что Опарна приняла решение. И была в ней тем утром некая сила – спокойное высокомерие, какое обычно присуще красивым женщинам. Он распознал это ее настоящее лицо. Тень, в которой она якобы таилась в этом царстве мужчин, эти ее бесформенные сорочки и джинсы, сдержанное принятие любых обстоятельств, – он знал, что все это ужимки. Айян снял с рычага свою шпионскую трубку и стал слушать.