Серьезные мужчины
Шрифт:
Айян сложил письмо и поместил его в свежий конверт. Затем открыл толстый словарь – проверить значение слова «синергия». Не впервые он за ним лез, но, сколько ни пытался, все равно до конца не понимал его значения. Попробовал еще раз, но плюнул. Смысл письма он усвоил. Это мощный удар. Под вопросом оказался авторитет Арвинда Ачарьи. Первая стрела прилетела. Айяна захлестнуло волнение зрителя дуэли, которому досталось лучшее место в зале. Он решил: что бы ни происходило в его жизни, в ближайшие дни – никаких отгулов. Битва браминов надвигалась теперь и на Институт, а это развлечение, каким в разное время и по-разному даже его предки наслаждались и слагали
Намбодри был не из тех мужчин, что ввязываются в сражение без уверенности в победе. Потому что он трус. Ачарья же, напротив, не умел воевать с людишками, которые, возможно, и были по праву наследниками постов – любых постов. Зато он обладал устрашающим качеством, именуемым достоинством, с чем его коллеги, со своей стороны, считались. Из того, что Айян слыхал о битвах браминов, эта будет бескровной, но жестокой. Они будут сражаться, как демоны, вооруженные исключительно коварством и идеалами – еще одной разновидностью коварства среди мужчин из хороших семей.
Айян отправился с письмом во внутренний чертог. Осторожно положил конверт на пустующий островок среди моря бумаг на столе Ачарьи.
– Из Министерства, – сказал Айян.
Ачарья даже не взглянул. Распечатал письмо он через двадцать минут. Прочитал всего разок и поместил в большую корзину, высотой почти со стол. Затем повернулся к окну и уставился на море.
Айян зашел с какими-то папками – проверить, прочел ли Ачарья письмо. Конверта на столе не было, а лицо Ачарьи утратило привычное мирное выражение. В блеске закатного солнца глаза директора полыхали огнем.
Когда Айян вернулся в приемную, мобильный телефон ожил у него на столе. Он едва узнал голос Оджи.
– Он сжег ее, – проговорила она сквозь слезы, – он сжег ее. – Она звонила из телефонной будки рядом с БДЗ. Даже сквозь фон автомобильных гудков и мужской смех Айян расслышал, как она отчаянно хватает ртом воздух.
Горести Оджи всегда ранили его. Она сказала, что мальчик из Тхане пришел домой с новостью, что Гаури сжег ее муж. Гаури – двоюродная сестра Оджи, с которой они вместе росли. Жестокость субсидированного керосина, которая, по страхам матери Оджи, могла бы постигнуть дочь, пожрала другую женщину. Айян ее знал. Он был на ее свадьбе. Неприметная, очень смешливая девушка. Он вспомнил ее лицо, прикрытое красной накидкой дешевого свадебного сари. Она всю свадьбу изо всех сил старалась не хихикать. Ей пред стояла жизнь лютых побоев, а теперь вот как. Она умерла в городской больнице два часа назад от страшных ожогов. Ее тело все еще лежало в морге. Оджа не хотела туда ехать. Она сказала, что не хочет знать, как выглядит сожженная женщина. Любая девчонка из ее знакомых, пока они росли, видела этот кошмар во сне.
– Люди говорят, что обычно от ожога лицо делается белое, а не черное – если оно вообще там осталось, – проговорила она в трубку и умолкла. Ей больше нечего было сказать, но разъединяться не хотелось. Айян слышал, как она дышит.
Входная дверь открылась, появились двое ученых. У них полным ходом шла шумная дискуссия.
– Когда эти поправки делаются значительными, нет больше такой геометрии времени-пространства, какая уверенно описывала бы результат, – сказал один.
Другой ответил:
– Да, согласен, уравнения определения геометрии перестают быть решаемыми – без жестких ограничений по симметрии. Но я вот о чем… – он нетерпеливо глянул на Айяна и указал на дверь Ачарьи. – Нам назначено, – сказал он, хмурясь, возможно, от раздражения,
Айян снял трубку городского телефона и приложил к другому уху:
– Сэр, доктор Синха и доктор Мурти.
Голос Ачарьи буркнул в ответ:
– Никого сегодня не принимаю.
В другое ухо Айяну что-то говорила Оджа, но хаос вокруг телефонной будки, из которой она звонила, и дебаты ученых рядом не давали ему толком расслышать.
– И это подсказывает нам, что, вероятно, геометрия времени-пространства – не что-то фундаментальное в теории струн, а нечто, возникающее в ней в масштабах больших расстояний или же слабых связей, – продолжал ученый.
– Я пойду, у тебя там много работы, наверное, – еле слышно сказала Оджа.
– Алло! – позвал Айян, но на том конце уже загудело.
Он убрал мобильник в ящик стола и поглядел на мужчин, усевшихся на древний кожаный диван, – такие они все из себя мудрые и ладные в своих строгих нарядах.
Один меж тем продолжал:
– Кривизна вселенной, со слов Хэррисона, будет подтверждена еще при нашей жизни, и, думаю, это очень важное утверждение. Приятно осознавать, что есть люди, прозревающие дальше коллайдера.
Айяну эти мужчины показались еще менее реальными, чем он когда-либо прежде себе их представлял. И они были отвратительны. Он открыл внутреннюю дверь. Ачарья задумчиво смотрел в окно.
– Сэр, они настаивают на встрече с вами.
Ачарья оторвал взгляд от заоконной дали и мгновение прожигал им стол. Затем подошел к двери, зверски распахнул ее и заорал на ожидавших его мужчин, поглощенных описанием кривизны вселенной:
– Вон отсюда, вон отсюда! Сейчас же! Вон!
Струнники вздрогнули. Вид у них был оторопелый и обиженный, но они ушли, не сказав ни слова.
В глубине души Айян ревел от смеха. На лице же этот смех проступил легким подергиванием уголков рта.
Ачарья вернулся в кресло и продолжил насупленное созерцание Аравийского моря. Он просидел так больше часа, а затем почувствовал смутную боль, в которой опознал знакомую печаль. Постепенно он понял, что это: Лаванья. Зрение у нее ухудшалось, а еще стент в сердце. Но почему он сейчас о ней задумался? Ах да, в шесть ему нужно везти ее в больницу. Шофера сегодня не было, и придется вести машину самому. Что-то в этом похоронное, подумал он: старик везет свою старуху в больницу. Что-то очень одинокое. Что-то очень грустное и американское. Он встал из-за стола и крутнул брюки на талии.
В конце главной улицы Профессорского квартала находился теннисный корт с твердым покрытием. Инструктор наставлял трех девочек в плиссированных теннисных юбочках. Он осторожно бросал им мячик через сетку. Одной девочке было скучно. Она принялась подбирать цветки жасмина, опавшие на корт, и выкладывать их на поблекшую заднюю линию.
Лаванья смотрела на нее. Вспоминала Шрути – ныне замужнюю женщину во многих мирах отсюда. На миг Лаванья почувствовала, что ее бросили, но утешилась мыслью о муже, который скоро протопает по улице. Она стояла под сенью нима, опершись на древний небесно-голубой «фиат» – предмет антиквариата, который в Квартале ошибочно считали символом непритязательности Ачарьи. На самом же деле у него не было ни денег, ни терпения заниматься продажей своих наследных владений и покупкой автомобиля на мелкие наличные. Когда-то она говорила ему чуть ли не ежедневно, что нужно продать эти никчемные поля и чудовищный дом в Шиваганге, где обитали призраки ее свекров и свояков.