Серьезные мужчины
Шрифт:
– Доктор Ачарья, – сказал он, – Министр попросил меня извиниться за причиненные неудобства. Мы отменяем предложение об организации подразделения SETI и не вернемся к этой теме, пока вы против. – Басу примолк, потер нос и продолжил – несколько жалко: – Надеюсь, вы понимаете, что мои усилия – в интересах науки. Я действительно считал, что поиск внеземного разума – очень важный шаг вперед. Я думал, что это значимо и для обороны. Возможно, я ошибался, но, надеюсь, вы прозрите мои мысли и увидите, что…
– Я прозрел ваши мысли, – сказал Ачарья, – это
Басу покинул залу первым. За ним – Опарна. Радиоастрономы поднялись со своих мест, один за другим, и траурной процессией вышли вон. Остались Ачарья и Намбодри. Они сидели молча, разделенные официозной параболой овального стола. Намбодри улыбался, но эта улыбка напомнила Ачарье араковых пьянчуг, побежденно валявшихся на заливных полях его детства.
– А я думал, ты выше кабинетной политики, – произнес Намбодри, – но, похоже, ты кое-чему научился у людишек, как ты нас именуешь. Я забыл, насколько ты знаменит, Арвинд. Кому ты позвонил? Премьеру? Президенту? Кому ты позвонил?
– Я хочу тебя убрать, Джана.
Ачарье было жаль этого старика, не знавшего, что он старик, – человека, с которым они провели в юности столько лет в далеком холодном краю, когда у них было столько надежд – и друг на друга, и на белый свет.
– Чего ты хочешь, мерзавец? – спросил Ачарья почти с тоской.
– Чего я хочу? – переспросил Намбодри, печально хмыкнув. – Да просто искать внеземной разум, Арвинд. Проще некуда. А ты чего хочешь?
– Я хочу, чтобы в моем институте ученые трудились над настоящей наукой. Если радиоастрономам скучно с пульсарами, пусть увольняются и собирают резину на холмах отцов. А не гоняются за инопланетными сигналами.
– Мы говорим это друг другу давным-давно, – произнес Намбодри, – как пара в скверном браке.
– Скажи мне вот что, – отозвался Ачарья удивительно по-доброму. – Ты правда веришь, что поймаешь сигнал от развитой инопланетной цивилизации?
– Почему бы и нет? Не вижу причин.
– Я не об этом спрашиваю. Ты веришь? Во что ты веришь? Помнишь слово «вера»? Эта штука у тебя была лет в двадцать. Во что именно ты веришь? Когда утром просыпаешься, что именно ты считаешь правдой?
– Не всем нам суждено верить, Арвинд. Некоторые могут только гадать или, в хорошие дни, надеяться. Ты правда убежден, что вся жизнь прилетела на Землю из космоса?
– Да. Я не просто убежден. Я знаю.
– Микроскопическими спорами, на кометах и метеоритах?
– Да, – ответил Ачарья миролюбиво. – И знаешь что? Еще я верю, что эти споры попали и в другие миры, в разных углах вселенной, и породили жизнь, подходившую тамошним условиям. И эта жизнь может сильно отличаться от того, что мы в состоянии вообразить. Эта жизнь могла развиться в существ с нулевой массой. Вроде больших облаков. В такое, чего мы себе даже помыслить не можем.
– Чего же ты не обнародуешь свою гипотезу?
– Это не гипотеза, – тихо сказал Ачарья. – Это теория.
В Институте гипотезой называлась хорошая мысль, а теорией – хорошая мысль, которая заслуживает финансирования.
Ачарья поднялся, на мгновение схватившись за коленку. Добравшись до двери, он услышал грустный тихий голос:
– Можно
Айян Мани бесновался. Война браминов закончилась так скоро. И закончилась банально: бездарности Средневековья так завершали свои морализаторские притчи – низость побеждена величием. Предвкушение в нем умерло, от этого унылость повседневных дел лишь усилилась, и его захлестнуло томлением невыносимой скуки. Когда перед его столом возникла Опарна и попросилась к Ачарье, он на нее даже не взглянул. Просто позвонил, а затем предложил ей войти.
Она вступила в логово, как обычно размышляя, почему слышит свое сердце всякий раз, когда видит этого человека, и нет ли у этого страха других, более тревожных, имен.
– Я пришла сказать, что не знаю, зачем меня пригласили на это собрание, – сказала она. – Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я участвовала в том, что они попытались сегодня провернуть.
– Я понимаю, – сказал Ачарья. Она все еще тщетно надеялась, что он предложит ей сесть и скажет, как некстати она оказалась во всем этом, или, может, они поговорят о шаре, который скоро отправят в стратосферу. Но он читал.
Опарна ушла, а Ачарья попытался вспомнить о чем-то. Он уговаривал себя, что вспомнит погодя, но никак не получалось определить, что же это. И тут до него дошло: это случилось, когда он увидел Опарну в зале, – он что-то почувствовал. Удар, обыденное ощущение, что его предали, а затем более затейливая агония, будто она умерла и бросила его одного. Он не удивился мысли о ее смерти. Все умирают – особенно юные. Но почему ее смерть для него – словно его бросили одного? Он несколько секунд поразмышлял об этом, но потом ум его поглотило торжество: он же вспомнил! Ныне вопросы, которые он себе ставил на будущее, никогда к нему не возвращались.
Выхлопы светились в лучах фар и отбрасывали длинные летучие тени пешеходов. В парах поздневечерней пробки легковые авто и грузовики застряли в проулке, словно пытались сбежать от надвигающейся стихии. Из окон торчали головы. Длинные очереди гудящих машин сливались и ширились, превращаясь где-то впереди в громадный недвижимый узел металла и дыма. В самом сердце пробки оказалась черная «хонда-сити» с оторванным бампером. Девушка с пупком, проколотым блеском серебра, в маленькой розовой футболке с надписью золотом «Тощая сучка» стояла ошарашенная. Она раскинула руки и несколько раз повторила по-английски:
– Что за хрень такая?
Брошенное такси все еще целовало ее машину в зад. Темный мужчина – похоже, таксист – стоял лицом к ней посреди проезжей части, робея и хихикая. Публика на тротуаре глазела и веселилась. Человек, сидевший на корточках и наблюдавший эту потеху, крикнул:
– Глянь теперь на ее бампер! – Айян прошел мимо с безмятежной улыбкой.
Через несколько метров была цирюльня «Главнокомандующий», за нею – ресторан с алюминиевыми столиками и деревянными стульями. У входа Айян приметил Тамбе, человечка, которому он отдал конверт с банкнотами на набережной Ворли. Они сели за столик и заказали чай.