Сессия: Дневник преподавателя-взяточника
Шрифт:
– Я посмотрю все это детально, с вашего позволения, чуть позже, но не могу с вами согласиться, Зинаида Максимовна! – прерываю я ее излияния. – Если человек не явился на экзамен, это еще не значит, что он плохо учится. На допсессии он может все сдать на отлично.
– Ну, дай Бог, чтобы так оно и было, Игорь Владиславович. Но вы уж, пожалуйста, займитесь этим.
– Разумеется. Однако единственный работающий ксерокс в нашем деканате находится у вас, – с улыбкой показываю я на стоящий за столом аппарат. – Сделайте мне, пожалуйста, копии.
– Конечно! Сейчас, одну минуточку! – Сучанских
– Вот, возьмите!
Краем глаза я успеваю заметить больше всего интересующую меня фамилию, но смотреть сейчас, какая напротив нее поставлена оценка, я не хочу: сделаю это в более спокойной обстановке.
– Да, спасибо, Зинаида Максимовна! – киваю я. – Ну, я тогда пойду? А то, сами знаете, время дорого!
– Пожалуйста, Игорь Владиславович! Всего доброго вам!
– И вам всего хорошего, Зинаида Максимовна!
Покинув кабинет Сучанских, я оставляю ведомость по правоведам Азизе и шепчу ей на ушко:
– А кого с кибернетики взяли первого числа? Клемонтьева, что ли?
– Нет, Кокошина, – отвечает она приглушенным тоном.
– Ясно… («Воистину кому-то везет, а кому и наоборот») Ладно, счастливо!
Последние слова я произношу достаточно громко, и со стороны это выглядит так, будто я прощаюсь и с Хлопьевой тоже. Последняя мне, естественно, не отвечает, зато Азиза делаю это охотно:
– До свидания, Игорь Владиславович!
Хорошая девчонка, думаю я. Побольше бы таких. Но кроме Дуни – улыбчивой первокурсницы, обращающей на себя внимание тем, что по своим габаритам она годится в дочери Монтсеррат Каббалье, – в нашем деканате, к сожалению, таковых больше не имеется. Баскакова и эта Хлопьева друг друга стервознее. Единственное, что в них хорошего – это их бюсты и задницы. Но по данным параметрам Азиза и особенно – ха-ха! – Дуня им нисколько не уступают, так что можно считать, что ничего хорошего в этих стервочках вообще нет.
Выйдя в коридор, я сворачиваю налево и иду в сторону кафедры политологии, затем делаю еще один поворот и вхожу в затемненный коридор, параллельный тому, что тянется от входа в Д-корпус. Иду вперед до упора и оказываюсь во владениях наших химиков. Трудно сказать, почему, но народу здесь на порядок меньше, чем около гуманитарных кафедр, и можно, не торопясь, рассмотреть результаты экзаменов.
Все последние недели я постоянно держу в голове примерный список тех, кто с той или иной степенью вероятности (иногда – почти стопроцентной) мог пожаловаться на меня в профком или сделал это совершенно точно. Для верности я его, конечно, записал, но в принципе мог бы этого и не делать. Двенадцать человек из двадцати трех мне, можно сказать, известны. Интересно будет сравнить свои догадки с увиденным.
Я вынимаю из сумки три ведомости и раскладываю их на подоконнике. Затем достаю свой список кандидатов.
Группа ЭПП-1: Заббарова – 5, Петрова – 5…
Гад все-таки Бочков – не мог уж поставить им четверки!…
Лаврентьева – 4, Ефремова – 4…
Группа ЭПЛ-2: Галлямов – 4, Газаева – 5, Рязапова – 5…
И это – не считая того, что у Гаврюшиной и Бикмуллануровой из ЭПЛ-1 – пятерки??! Ну-ка, ну-ка – посмотрим общее количество
Так… Три тройки… Причем одна из троечниц – новенькая, у которой все оценки соответствующие, и она, как сказала Элеонора, общается не со своими, а как раз с грымзами из ЭПП-1… Вместе с тремя троечницами получается двадцать восемь человек. Точнее, тридцать, но двух старост можно не считать. Минус один балбес-блондин из ЭПЛ-2: у него здесь близкая родственница преподает – получается двадцать семь. Еще минусуем четырех девчонок из группы блондина, включая Нелю Минниахметову, которые подходили ко мне. Итого получаем три тройки, двадцать пятерок и четверок… Двадцать три человека…
– Виталий Владимирович! Могу я у вас узнать, почему список людей, которым вы поставили пятерки и четверки, на девяносто пять процентов совпадает со списком профкома? Это случайное совпадение?
Я сижу в кабинете Бочкова и в упор рассматриваю своего ненаглядного шефа, стараясь просверлить его взглядом как можно глубже. Расположившийся неподалеку Трофимов выжидающе наблюдает за реакцией босса. Бочков сглатывает ком в горле, медлит с ответом, потом еле-еле выдавливает из себя:
– Абсолютно.
Мне уже все ясно, но, подобно контрольному выстрелу киллера, я задаю еще один вопрос, чтобы окончательно убедиться в своей правоте:
– А я-то уж подумал, что Кузнецов передал вам копию этого списка, и вы прямо по нему все проставили…
– …Нет! – качает головой Бочков, отвечая уже уверенней, но в этот момент Трофимов просто по классическому самоучителю языка жестов Пиза закрывает лицо руками. Закрывает по-обезьяньи – во всяком случае, Алан Пиз называет это именно так, утверждая, что данный невербальный знак присущ нашим животным пращурам тоже. Так делает человек, слышащий, по его личному мнению, не просто ложь, а ложь в квадрате или в кубе. Меня подмывает немедленно сказать об этом Бочкову, но я сдерживаю себя. Мало ли: может, в следующий раз Трофимов схожим образом выдаст что-то более ценное.
– Ну, ладно, допустим. Но почему вы не влепили максимум четверки тем, кто заварил всю эту кашу, а поставили им именно пятерки? Я ведь даже эсэмэску вам посылал на этот счет.
– Они хорошо отвечали, – насупившись, говорит Бочков.
– Ну, и что? Придраться при желании всегда можно.
– Если на то пошло – мы сначала стали принимать экзамен, а потом уже прочитали твою эсэмэску.
– Но вы ведь тем самым подаете плохой пример всем остальным, Виталий Владимирович. Вы же им как будто говорите: «Жалуйтесь, дети, на Сокола! Мы вам с Трофимовым все поставим!».
– Игорь!… – Бочков грохает мгновенно сжавшимися кулаками по столу, а его «табло» наливается кровью, как перезрелый гранат. – Я не знаю… Если ты хоть во что-нибудь веришь, ты должен свечку сходить поставить за то, что мы сейчас тут сидим и с тобой разговариваем. Родители этих детей сдали тебя. Тебя и этого мудака с кибернетики взять должны были. Но взяли только его, а ты тут сидишь и права качаешь. Каких трудов стоило тебя хотя бы от Дуранова отбить. Он вообще сразу тебя хотел уволить. Если бы ты не оказал мне некоторого уважения – х…й бы чё я стал сейчас делать.