Сестра милосердия
Шрифт:
Колчак безмолвно молился на карту России и просил Бога быть милостивым к Анне, к Софии и Славке. О Господи, только бы он не влез в военную карьеру, не прельстился золотом погон. Только б миновала его чаша сия.
Вагон качнулся и замер.
Пощелкивало отопление. За окном валил бесконечный снег. Красные линии фронтов и синие — рек, на карте, растворяли сумерки. Взглянул на часы — стоят. Вторые часы за неделю. Стряхнул «волосок». Или полетела ось маятника. Это были четвертые часы, испорченные в городе Омске. Больше не осталось. Хоть по солнцу определяй. Очень весело: у Верховного правителя России нет часов.
Сцепив руки на пояснице, ходил по вагону. Время от времени пожимал плечами, вздергивал головой. Все от него попрятались, будто боятся заразиться. Сложил ревматические пальцы, треснул суставами. И вдруг, заторопившись, направился к столу. Обмакнул перо, взял лист, задумался: а стоит ли? Еще обмакнул «уточку» и уже твердо вывел:
«Дорогой, милый Славушок… когда-то мы с тобой увидимся», — и рука задрожала. Он ясно вспомнил сына, маленького, непоседливого, любопытного и бесстрашного. Хватал все, что шевелится: лягушек, ящериц. Однажды вытащил из кустов за хвост гадину и, сияя счастливыми глазами, протянул отцу.
Колчак крякнул, дернул головой и опять обмакнул перо. Нельзя раскисать, надо сказать последнее слово. «Тяжело мне и трудно нести такую огромную работу перед Родиной, но я буду выполнять ее до конца, до победы. Я хотел, чтобы и ты пошел, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шел всю свою жизнь. Нет ничего выше Родины и служения ей. Господь Бог благословит тебя. Целую крепко. Твой папа».
Закончил и опустошенно смотрел в поголубевшее окно. И будто кто шепнул в ухо: это конец. Сам накаркал себе черную судьбу, не увидеть тебе больше Славушка, не вырваться из ледяных объятий Сибири.
Чай остыл, взялся ломкой металлической пленкой. — А не застрелиться ли? — сладенько замер от простой и дельной мысли. — Все решится. И все будут довольны.
ГЛАВА 8
Как страшна потеря Омска, как боялись бегства! А случилось — вроде, так и надо. И ничего ужасного. Хоть что-то определилось. Многие с радостью покидали, ставший ненавистным, холодный, голодный город. «Хуже не будет!» Но они обманывали себя.
Много выпало испытаний — а тут еще и «испанка». Сыпняк. Кажется, полстраны свалилось в тифу. В горячечном бреду отдавались приказы, обезумевшие больные выполняли свой воинский долг, из последних сил сдерживали напор красных. Но те лезли, с примороженными к винтовкам руками, шатались от усталости, валились с ног, и их насмерть загрызала та же тифозная вошь.
Анна Васильевна все-таки надеялась на Колчака: не бросит! Устроит место в вагоне. А он забыл. Не дал никакого распоряжения. Или уж робел обратиться с «личной» просьбой? Кое-как выхлопотала место в санитарном эшелоне. Не пассажиркой — ухаживать за ранеными. И опять железно застучали колеса, и опять мелькала, плыла за окном заснеженная Русь. И отчаянное неудобство быта — стирали, чуть ли ни в кофейной чашечке. Недостаток воды и особенно тепла.
Но, что больше всего удивило: вместе с этими составами ехал Аким! Зачем?! Ведь не Вронский же, чтоб следовать всюду за Анной: «Я должен быть там, где и вы!» Глупость какая! И все же она покраснела. И сердце дрогнуло, когда встретила на станции у водокачки. Он тоже смутился. Предложил поднести чайник — неловко
Оказывается, его мобилизовали обслуживать технику: исправлять по мере надобности неполадки. И так странно получилось, что с собой оказались сухари и печеная картошка. Поделился. Обещал на остановках заглядывать.
Анна боялась отстать, думала, паровоз вот-вот тронется — а его будто на прикол поставили. Отнесла чайник, сделала свои дела — опять выскочила. Акима нет. Да не его и искала! Все высматривала: не покажется ли Колчак? Составы от Омска отошли один за другим, почему бы не собраться где на станции? Для какой-нибудь переклички. Обмирая со страха, уходила все дальше, меж пыхтящих паром паровозов. Где он, состав Верховного? И не спросишь. «А что это вас так интересует, хорошая дамочка? А уж не красные ли носите панталончики?» Отведут в сугроб, да и…на это им патронов не жалко. И, едва не прихохатывая от ужаса, уходила от своего поезда, и все повторяла в такт шагов: «Кому татор, а кому лятор! Сёма Фор! Мотя Цикл!»
Мимо, туда и обратно, бежали солдаты, сестры милосердия. Закутанные в тяжелые шали сибирячки кричали:
— А вот, картовочка! Горяченькая! С малосольным огурчиком.
Откуда они малосольный огурец взяли? — а непослушный рот уже переполнялся сладкой слюнкой, и ноги сами поднесли к толстой, краснощекой бабе. Ее мороз не брал. Только веселил.
— Сколько просите за порцию?
— Пятачок, милая барышня. Царский, полуимпериальчик.
Империалов у милой барышни не случилось, и, вздохнув, побежала дальше вдоль состава. У «тормозов» кучковались другие бабы и тоже не хотели брать бумажных денег.
Офицер в романовском полушубке прыгал на визжащем снегу, старался согреться.
— Господин поручик, во имя всего святого: литер «В» на станции?
Поручик выпрямился, свел губы в ниточку.
— Я сестра Александра Васильевича.
Пробежался взглядом по Анне, отмечая рыжую лисицу, не по сезону холодные сапожки. Анна отвернулась, поспешила дальше к станции. Впереди зазвенел колокол. Отправление! Остановилась, не зная, идти ли дальше, или во все лопатки обратно, к «санитарному».
А впереди — вагоны, вагоны, и испуганно, звонко в морозном воздухе вскрикивает паровоз. Закусила губу и припустила без оглядки, к головному эшелону. Будто решила: либо остаться здесь, в заснеженной тайге на погибель, или найти, наконец, его. Без которого и сердце не стучало!
— Минуточку, мадам! — окликнули — не остановилась, а только прибавила шаг. — Стоять! — рявкнули сзади — и она кинулась к подвернувшемуся вагону. Кондуктор вырос горой. Набежали еще вооруженные люди.
— Что с вами, господа? — пыталась вырваться, — справились? Как вам не стыдно?!
— А позвольте взглянуть на ваши документы, мадам. — А ноздри побелели, трепещут, как у собак. То-то радости: партизанку сцапали! Режим по всем швам трещит — они из кожи лезут, звездочку себе на погон зарабатывают.
— Друзья мои! — призвала вести себя светски и протянула черный, еще дореволюционный паспорт. — Вы, собственно, по какому ведомству? Дело в том, что я близкая знакомая Александра Васильевича. Сделайте одолжение, проведите к Гинсу.
— И проводим, — нагло улыбнулся поручик. — Гинс неделю, как в Иркутске!