Сестра милосердия

Шадрин Николай

Но ведь не могла же поступить иначе! Кто как не Бог послал ей ту встречу? И не Он ли создал их такими друг для друга! Не сама же выдумала это шампанское в крови!

И — всё! Отпустило. Перестала сечь камча. То есть так же зуб на зуб не попадал, трясло — чашечку с алтейкой невозможно поднести. Выпила. Может, пройдет? Или нет? Может, так же, как в Омске? Или болезнь только копила силы, чтоб прихлопнуть гробовой доской. И бросят в снегу, под елочкой.

Странное дело, из религиозной, набожной семьи — а даже обрадовалась, что не придавят ста пудами глины, а так и оставят

на поверхности. Глаза пташки выпьют. Грешная плоть умрет — и останется под елочкой, и будет вечерами пугать грибников своим сумрачным взглядом. И выдумают какую-нибудь легенду о… белогвардейской атаманше, размахивающей по ночам плоским маузером. И станут находить задушенных комиссаров. И уже примирилась с такой перспективой, замерла, ожидая прихода безносой.

И какие-то быстрые существа облепляли ладонями, как осенние листья, поднимали, опускали, баюкали. И громадная жужжащая оса все норовила ужалить, и все это вертелось, неслось куда-то — усилием воли остановила круговерть, увидела встревоженное лицо начальницы, схватила за руку — так много надо было ей сказать! Чтоб Володя знал, что в последнюю минуту жизни мать думала о нем, чтоб передали благословение. Но все опять завертелось, летело, засасывало в облака.

ГЛАВА 10

Гинс телеграфировал из Иркутска о шаткости власти. Даже повернулся язык сказать: правительство Колчака никто всерьез не принимает! Голод, разруха, всеобщее недовольство. Премьер Вологодский опять запросился в отставку. Все в один голос дудели о необходимости Земского собора. И за всеми заявлениями недвусмысленно маячило предложение пойти ко всем чертям.

— Сволочи! Скоты! Мерзавцы! — до этих трех слов сократился лексикон Колчака. И опять ломал карандаши. Готов был голову разбить о стенку вагона от бессилия что-либо изменить.

Чуть ли ни полмира замерло в ожидании: что он сделает? Куда повернет корабль по имени Россия? А пленные чехи стопорят его состав по своему желанию — и всемогущий Колчак ничего не может сделать! Ни на час ускорить продвиженье поездов. И это внутри своей империи. На территории — как говорят — целиком подконтрольной ему! Сутками торчит, то на полустанке, то в чистом поле — а мимо проносятся, обгоняют состав за составом! Везут из России награбленное добро румыны, чехи, сербы. Пугают партизанами. Восставшими рабочими.

И опять несут телеграфную ленту. Что там еще? Выхватил, пока читал, порвал в трех местах… Предательство! В Красноярске вот-вот сменится власть. Боже мой, что же это такое? Получается, что он со своим паровозом в мертвой петле? — Сердце бухало замедленно, сильно, стучало в висках. И дыхание шло тяжело, со свистом. Врач говорит, надо бросить курить — но для того, чтоб не задохнуться от кашля — приходилось срочно закурить!

Стратегия по всем параметрам уступила место тактике. «Выжить!» — главный лозунг всякой сволочи. «Ракло!» — едва не прокричал навстречу Удинцову.

— Анна Васильевна, — щелкнул тот каблуками.

Лицо Колчака болезненно дрогнуло. Анна была тщательно убираемой на задворки сознания болью, виной. Даже делал вид, что ее нет — слишком припекал стыд при

воспоминании о ней. Надеялся, что как-нибудь сама выберется из обступившей со всех сторон беды! И теперь ни о чем не спрашивал, а только пристально смотрел в глаза начальника конвоя. Тот толково и кратко передал донесенье контрразведки.

— Она больна, Ваше высоко превосходительство! Похоже, тиф.

В кабинет вошел, замер, выжидая возможности вступить в разговор, Занкевич.

— Срочно ко мне! — приказал адмирал Удинцову. — И доктора!

Занкевич стоял с убитым видом.

— Да неужели дурные вести, генерал? — горько пошутил Колчак.

— Не то чтобы, — вяло выговорил, — стало известно, что Виктор Пепеляев проследовал в Томск, в расположение Первой армии.

Это значило, что братья разбойники зашевелились опять. Что-то готовилось, что-то дурное витало в воздухе.

— Это все?

— Нет, — мягко возразил. — На станции Тайга между Пепеляевым и Сахаровым произошло столкновение. Сахаров арестован.

— Срочно сообщите Каппелю, чтобы как можно скорее исправил положение.

— Уже, — все с той же грустью в голосе доложил начальник штаба. — Каппель в Тайге, и дело исправлено.

Колчак поморщился. Впрочем, может, от мучившей зубной боли.

— Передайте в ставку, что я утверждаю на посту председателя правительства Виктора Пепеляева.

Занкевич с легким полупоклоном покинул кабинет. Телеграфировать Пепеляеву радостную весть не спешил. Теперь у Колчака семь пятниц на неделе — может отменить! Так же посылал депешу Деникину, с предложением принять бремя Верховного правления. И хорошо, что канцелярия замешкалась. Через пару часов дал отбой. Из упрямства — узнал, что Сибирское правительство обратилось к Деникину с тем же вопросом.

Сволочи, канальи!

Хороший адъютант, как воздух: необходим и невидим. Он, будто сгустился из воздуха и теперь ходил, чуть ли ни рядом и так же свирепо шептал: «Сволочи! Ракло!». Если бы это посмел сделать кто-то другой, менее преданный — адмирал стер бы в порошок! Комелов, человек безгранично добрый, обладал способностью гасить ярость любого накала. И когда они особенно горячо прокричали дуэтом: «Мерзавцы!» — Колчак оттаял душой и даже усмехнулся кривой своей улыбкой. Вообще, в последний месяц он улыбнулся, может, раза три, четыре. Не до веселья. И теперь как-то особо взглянули друг на друга, поняли — и ни слова не говоря, даже столкнувшись на пороге, проскользнули в маленький закуток, где в сундучке, слабо звенели бутылки.

Михаил Михайлович поставил два тяжелые, хрустальные стакана, налил. Поезд качнуло, едва не промахнувшись, чокнулись.

— За здоровье Анны Васильевны Колчак!

Адмирал вылил в рот содержимое и проглотил судорожным глотком. Закусили яблоками. Поезд плелся еле-еле.

— Как черепаха, б…! — в последнее время адмирал широко пользовался пролетарской лексикой.

— Китайское яблочко! — похвалил Комелов.

— Китайское яблоко — это апельсин, — прогудел Колчак, так и этак укладывая плод в своем беззубом рту. Алкоголь кипятком разбежался по пищеводу — ударил в голову туманом, пришло ощущение легкости.