Сестры-близнецы, или Суд чести
Шрифт:
Алекса бросила на нее гневный взгляд.
— Конечно мешаешь. Николас как раз пригласил меня участвовать в оргии в его квартире. Я дала согласие.
— Это, конечно, шутка? — спросила тетка, будучи до конца, однако, не совсем уверенной, и только с укором покачала головой. — Она просто невозможная, наша Алекса. Всегда epater le bourgeois. Нынешняя молодежь, честно говоря, для меня загадка. Никакого уважения, никакой благодарности, никакой привязанности. Я хотела бы дать вам добрый совет, милый граф. Никогда не воспитывайте чужих детей. Даже детей собственной сестры. — Она ждала реакции Алексы, но,
— Я ее ненавижу, — в сердцах сказала Алекса.
Николас растерянно смотрел на нее. Лицо было копией Беаты, но в голосе сквозила та же враждебность, что и в тот памятный вечер в декабре.
— Неужели?
— Да, я ненавижу ее. Я бы убила ее, но она неистребима. Если бы ее укусила гадюка, то погибла бы змея, а не она.
Он рассмеялся.
— Я люблю тебя, — прошептал он. Заметив, что к ним приближается майор, он тихо повторил: — В воскресенье.
Она отошла от него, не ответив, и присоединилась к группе, обступившей рояль, на котором молодой лейтенант со всем молодым пылом барабанил новейший шлягер. Все подпевали. Годенхаузен распорядился налить всем вина, и по всему было видно, что веселье будет продолжаться до утра. Лейтенант за роялем перешел к маршу времен войны 1870–1871 годов, который знали лишь немногие офицеры, принимавшие в ней участие. Затем последовали другие военные мотивы — о победах на Дюплеровском вале, [15] при Кениггратце [16] и Седане. [17] Николас решил уйти не прощаясь. Пьяные голоса из квартиры Годенхаузена он слышал еще и на улице.
15
Датские укрепления, взятые штурмом прусскими войсками 18.4.1864.
16
Победа прусских войск над австро-саксонскими войсками 3.7.1866 (ныне город Градец-Кралове, Чехия).
17
Капитуляция Наполеона III 2.9.1870.
Алекса позвонила в его дверь в четверть шестого. Николас отпустил экономку и денщика, поставил охлаждаться лучшее шампанское и приготовил на целую компанию закусок и пирожных. К обеду неожиданно потеплело. На Алексе была по-прежнему ее черная шубка. Она была расстроена.
— Я буквально без сил, — запыхавшись, сказала она. — В трамвае сидел лейтенант, который показался мне знакомым… может быть, я и ошибаюсь. Пришлось поэтому доехать до рынка, а оттуда идти пешком. Ах, мне жарко. И зачем только я надела эту шубу.
Он помог ей раздеться и проводил в салон. На пороге она остановилась.
— Мы одни?
— Разумеется. Я ждал тебя.
Она осмотрела салон, как будто видела его впервые.
Он чувствовал, что она в замешательстве и не прочь свести все просто к визиту вежливости. Она отводила взгляд, старалась держать дистанцию, всем своим видом давая понять, что ее согласие прийти ни о чем не говорит. Он не мог до конца понять ее состояние. Был ли страх тому причиной, или речь шла об отказе?
— Ты не хотела бы присесть?
Она опустилась на софу,
— Ради всего святого, не нервничай так. Тебя никто не хочет съесть. — Он снял с нее вуаль и шляпку. — Может быть, выпьешь чашку чая? Или лучше что-нибудь прохладное?
Она промокнула лоб кружевным платочком.
— Пожалуйста, что-нибудь холодное. Лучше стакан воды. — Она увидела, что Николас достает со льда бутылку шампанского. — Пожалуйста, Николас, никакого алкоголя. После обеда он ударяет мне в голову.
Он открыл бутылку шампанского, наполнил оба бокала, стоявших на столе, и, указав на блюдо с маленькими бутербродами, сказал:
— Съешь сначала что-нибудь, тогда шампанское не ударит тебе в голову. Не годится, участвуя в «оргии», пить водопроводную воду.
— Я бы хотела оставаться трезвой, — сказала она, сделав все-таки один глоток.
— И все-таки ты пришла.
Она твердо посмотрела ему в глаза. Ее губы скривились в упрямую гримасу.
— Не строй иллюзий. Я в тебя не влюблена.
— Я уже догадывался об этом.
— Я люблю своего мужа. — И, поскольку Николас молчал, она горячо продолжала: — Я очень люблю его, я покончу с собой, если он… — Она сглотнула, и ее глаза затуманились. — Я молю Бога, чтобы он никогда не узнал.
У Николаса разрывалось сердце от разочарования, и одновременно он испытывал какое-то сочувствие к ней.
— Может быть, ты хотела бы пойти домой?
— Да. — Но она не тронулась с места.
Он налил ей шампанского. Она жадно выпила бокал и протянула его снова.
— Пожалуйста.
— Больше ни капли.
Она удивленно вскинула на него глаза.
— Почему нет?
— Потому что… — Он чуть было не сказал: «Потому что я люблю тебя», и не сказал лишь потому, что и сам до конца не понимал, правда ли это.
Любил ли он ее или любил в ней лишь образ Беаты? Стоит ли она того, чтобы ее любили? А может быть, она просто чувствует себя женщиной, которой пренебрегают и которая от скуки позволяет себе необдуманные поступки? Ее протестантско-прусское воспитание не позволяет ей при этом получать удовольствие. Для любой жительницы Вены ее положения такой адюльтер значил бы не больше, чем принять, например, освежающую ванну, в то время как пруссачка уже мысленно представляет себе, как ее, грешницу, будут мучить в аду. Если слухи о некоторых склонностях Годенхаузена справедливы, она была просто сексуально неудовлетворенной и лишь поэтому, как он с легкой горечью сказал себе, и пришла. Он бы охотно, собрав душевные силы, отправил ее домой. То, что она ему предлагала, было унизительно и не принесло бы никакой радости. Многие женщины спали с ним в напрасной надежде, что он в них влюбится. Сейчас роли поменялись. Впервые в его жизни он оказался в положении, в котором он до сих пор видел только своих партнерш.
— Вечеринка в пятницу удалась на славу, правда? — спросил он.
— Тебе нужно было остаться. Редко мы так веселились, как тогда. Лейтенанта Дитриха вывернуло наизнанку на кухне, а фрау фон Вальдерсхайм станцевала канкан.
— То-то было загляденье.
— Еще бы. Особенно, когда у нее грудь из корсета почти вывалилась.
Оба рассмеялись. Алекса потихоньку оттаивала. Было ли это следствием шампанского, или причиной тому была удивительная сдержанность Каради?