Сестры-близнецы, или Суд чести
Шрифт:
После посещения кайзера Ойленбург сообщил адъютанту, что аудиенция назначена на первую половину следующего дня.
На часах гарнизонной кирхи пробило десять. Ужин был позади, беседа на излюбленную к настоящему моменту кайзером тему о желтой опасности, исходящей от Китая, тоже была закончена. После того как эта проблема была самым исчерпывающим образом рассмотрена, он взялся за книгу, углубившись в которую действительно хотел отдохнуть.
В покоях воцарилась старательно сохраняемая тишина; дамы усердно занялись рукоделием, мужчины пытались, прикрываясь газетами, скрыть беззвучное зевание, ревностно следя за тем, чтобы не шелестеть бумагой. Если вдруг раздавался
Вильгельм смотрел в книгу, но не мог сосредоточить на ней внимание. Сообщение сына вызвало его негодование, но и одновременно он невыносимо страдал. Гнев его отчасти был направлен и на старшего сына. С его отменным здоровьем, красотой, беспечной мужественностью и ненасытным аппетитом к женщинам он был тем, кем сам Вильгельм никогда не был, — настоящим мужчиной. В его глазах читалось, что отец окружил себя весьма сомнительными соратниками.
Жалость к самому себе охватила кайзера, и к глазам подступили слезы. Шестьдесят миллионов подданных любили его, да просто молились на него, но был ли у него один-единственный друг, который бы искренно принимал в нем участие? Он смахнул слезы и, прячась за книгой, стал разглядывать присутствующих. Это были дамы и господа его ближайшего окружения, глубоко ему преданные, готовые служить ему из последних сил, но любили ли они его? Дона любила его, это не подлежит сомнению, хотя ее привязанность к нему была иногда чрезмерной. И Фили любил его, остроумный, одаренный, тактичный Фили. Этот несчастный педераст. Кайзер делал вид, что перелистывает книгу, хотя на самом деле перелистывал страницы своего прошлого, вспоминая тех, кто дарил ему любовь. Первой вспомнилась ему бабушка, старая королева Виктория. Он был ее старшим внуком, сыном любимой дочери, и бабушка любила его до самой смерти, которую она встретила у него на руках. Когда пришло известие, что королева Англии Виктория при смерти, Вильгельм, не теряя ни минуты, помчался в Осборн и, словно бесстрашный кавалерийский офицер, ведущий первую в своей жизни атаку, пробился сквозь толпу многочисленных родственников и придворных к покоям королевы. Он успел принять на руки изнуренную болезнью старую даму. В ту же секунду в глазах ее мелькнул блеск узнавания, и взгляд потух. Еще мгновение до этого она спутала внука с его отцом, кайзером Фридрихом, но, когда душа ее рассталась с телом, в потусторонний мир она унесла с собой образ Вильгельма.
Он тяжело переживал ее смерть, гораздо тяжелее, чем ожидал, и только теперь, шесть лет спустя, он осознал почему. Безотчетно он понимал, что ничего дурного с ним не может произойти, пока она жива, потому что ее любовь хранила его, и даже от него самого. Но с ее смертью всякий раз на перекрестке дорог он оказывался на неверном пути.
Его мать, супруга кайзера Фридриха, никогда его не любила. Она не могла себе простить, что супругу и империи подарила наследника-калеку. И со стороны отца он не чувствовал особого расположения. Деду его, Вильгельму, первому немецкому кайзеру, было девяносто один год, и, когда он умер, Фридрих, отец, уже был болен раком гортани. Последние девяносто девять дней Фридриха были для всей семьи жутким и ужасным временем, и без дружеской поддержки Фили Ойленбурга он, Вильгельм, сошел бы с ума.
— Твоя книга, верно, очень захватывающая? — спросила Дона. Этим императрица прервала тягостное молчание, в котором, казалось, и дышать становилось тяжело.
Встрепенувшись, Вильгельм взглянул на нее. Облик его пятидесятилетней жены с мягким двойным подбородком и тяжелыми веками вернул его к действительности. Нервным движением он поднялся, и все присутствующие также подскочили со своих мест, не исключая старой графини Брокдорф, старшей гофдамы императрицы. Он жестом показал, чтобы все сели, и сам тоже опустился в кресло. Почему Дона окружает
До Фили самым близким для него человеком в течение десяти лет была родившаяся в Америке немолодая и некрасивая Мери фон Вальдерзее. К тому моменту, когда в его жизни появился Фили, его уже тяготили и ее черные, отделанные белыми кружевами платья, и ее самоотверженная готовность отдаваться в постели, и ее французская кухня, и ее набожность. Дона оказалась такой же набожной. Когда графиня Вальдерзее, урожденная Мери Ли из Нью-Йорка, предположила, что она потеряла его из-за другой, она ошибалась. Ни одна женщина не завладевала его душой так, как Фили. И вот теперь он должен его изгнать.
Он отбросил книгу и встал. И снова все встали, за исключением Доны. Она спокойно продолжала шить, как если бы для немецкой императрицы не было ничего более важного, чем украсить белую накидку букетиком красных роз. Некоторое время Вильгельм нервно прохаживался по залу, и свита благоговейно стояла в ожидании.
— Ты что, собираешься провести здесь всю ночь?
Императрица растерянно посмотрела на него.
— Я полагала, ты читаешь.
— Нет, я не читаю.
Она покорно сложила шитье и передала его графине Брокдорф.
— Я не знала, что ты уже собрался почивать. Извини, я не умею читать мысли.
— Ты права, это ты действительно не умеешь.
Ему доставляло удовольствие довести ее до слез. Он с подозрением посмотрел на лица свиты, пытаясь отыскать следы сочувствия или неодобрения. Но все они были мастерами искусства делать вид, что все это их не касается.
— На сегодня довольно, — сказал Вильгельм. — Это был чертовски длинный день.
Дона передернула плечами при слове «чертовски». Она стояла в дверях, ожидая его.
— Иди же, — раздраженно сказал он. — Мне нужно еще поговорить с Ойленбургом.
— Не задерживайся, — попросила она и шагнула за дверь, которая была открыта одним из адъютантов.
Он ответил раздраженным ворчанием. Ее бы воля, подумал он, она бы себя к нему приковала.
Нетерпеливым жестом он отослал адъютантов и, как только дверь закрылась, подошел к Ойленбургу.
— Я должен, собственно, вас уволить, Август. Вы разве не знаете, что ваш долг — покорно служить государю, а не вашему проклятому клану. Я сыт по горло вами, Ойленбургами. Свиньи вы просто все, дегенераты, что один, что другой.
Гофмаршал стоял навытяжку и терпеливо сносил эти оскорбления с равнодушием человека, слушающего затихающий гром. За годы при дворе он лучше всякого другого усвоил, как обходиться со всеми власть предержащими. Правила этой игры были понятны обеим сторонам без слов. Его Величество должен дать выход накопившемуся возмущению, при этом он, дав волю сердцу, будет осыпать своего гофмаршала грязными оскорблениями, а его дело — заставить монарха вовремя остановиться, пока тот не выставит его полным идиотом.
Ойленбург ждал, пока Вильгельм не захотел перевести дыхание, и скучным голосом управляющего, который выслушал претензии недовольного клиента, спросил его:
— И что послужило поводом Вашему Величеству?
Этот тон заставил Вильгельма возмущаться еще громче.
— Вы читали «Будущее»?
— Этими днями нет, Ваше Величество. — Положение Ойленбурга при дворе было еще и потому несокрушимо, что он своему государю никогда не лгал.
— Но вы наверняка слышали об этом, не так ли? О всех тех мерзостях, в которых обвиняют Фили?