Сестры Шанель
Шрифт:
– Мы должны найти Андрэ, – сказала я Габриэль в задней комнате, где она работала над свитером для подруги, восхищавшейся стилем моей сестры. Она продолжала дарить наряды так же, как шляпы.
Габриэль посмотрела на меня с удивлением, как будто, похоронив свое прошлое, совсем забыла об Андрэ.
– Я знаю, ты не любишь вспоминать о прошлом, но мы его тетки, – продолжала я. – Он должен жить с нами, а не у чужих людей с осознанием, что о нем некому позаботиться.
Мне было больно произносить эти слова. Неужели наш племянник, как и мы когда-то, чувствует себя недостойным любви?
– И что мы
– Джулия-Берта умерла, а ее ребенок – жив. Мы можем дать ему будущее.
Она молчала.
– Он совсем маленький, ничего не знает о своей матери и ее семье. Он должен узнать.
– Канониссы никогда не одобрят того, чтобы он жил с нами, – резонно заметила Габриэль. – Они никогда не скажут нам, где он.
– Эдриенн, – предложила я. – Она может поговорить с ними. Ей все расскажут. – Габриэль нахмурилась. – Уверена, они знают о Морисе и что она все эти годы жила во грехе с бароном де Нексоном. Виши находится в двух шагах от Мулена. Слухи, должно быть, дошли и до пансиона.
– А если Бой?
Париж достаточно далеко от Мулена, вряд ли канониссы знают о нем и Габриэль. Он уважаемый, богатый деловой человек. Более того, Бой – католик.
Габриэль медленно кивнула:
– Да. Кейпела они выслушают. Ты знаешь, он получил образование у иезуитов. Он учился в пансионе. У него есть рекомендации. Может быть, Андрэ сможет… Это может быть место и для него… Ладно, сначала мы должны увидеться с ним.
– Так ты поговоришь с Боем?
– Да, сегодня вечером.
Я тут же решила, что мы заберем Андрэ в Париж. Живо представила себе мальчишку с выразительными глазами, темноволосого, как Джулия-Берта и Габриэль. Он мог бы жить в Парке Монсо со мной, Эдриенн и Морисом. Места там было предостаточно.
Вообразила, как он ходит в школу, как я помогаю ему с уроками. По субботам я бы водила его на кукольные спектакли на Марсовом поле и карусели в Люксембургском саду, зимой мы бы катались на коньках в Булонском лесу, и если бы он захотел, мы бы отправились в цирк на Монмартре. Мы с Габриэль могли бы подарить ему детство, которого у нас никогда не было, и, возможно, это помогло бы заполнить пустоту, которая зияла в наших собственных сердцах.
Бой согласился помочь и тут же написал матери-настоятельнице с просьбой сообщить адрес священника.
После чего в течение нескольких месяцев Кейпел и священник пререкались. Священник заявил, что Андрэ не хочет оставлять его. Что мы для него чужие, что ребенок не знал даже своей матери. Священник был для него единственным родным человеком.
Я чувствовала себя виноватой, выдергивая племянника из привычного жизненного уклада, но мне отчаянно хотелось увидеть его, увидеть продолжение Джулии-Берты.
Наконец Бой и священник пришли к соглашению. Андрэ приедет в Париж во время пасхальных каникул, поживет у нас, а потом поступит в колледж Бомонт, иезуитскую школу в Англии, в которой учился Кейпел.
Предложение отправить мальчика в школу-интернат обеспокоило меня.
– Разве мы не поступаем с Андрэ так же, как поступили
– Это не просто чужие люди, – возразила Габриэль. – Это проводники в мир элиты, сливки общества. Только подумай, Нинетт. Андрэ не станет, как остальные Шанель, бедным торговцем, продающим на рынке старые туфли и ремни. Он будет настоящим gentilhomme. Познакомится с важными людьми. Может быть, когда-нибудь он будет работать с Боем, продолжит его бизнес.
Я молилась, чтобы Джулия-Берта видела нас с небес и незримо присутствовала рядом. И была счастлива от одной только мысли, что наш племянник вырастет настоящим gentilhomme.
Андрэ приехал в Париж на Пасху, как и планировалось. Поначалу он был застенчив. Но испуг в его глазах быстро прошел. Мы с Габриэль практически завалили его конфетами и вкусностями. Купили новую одежду и игрушки, в том числе парусную лодку, чтобы запускать ее по Большому пруду с утками в Люксембургском саду, как это делали парижские мальчишки. Он попеременно жил у меня и у Габриэль.
Мы держали его за руку, обнимали и искали в его лице черты Джулии-Берты. Мне показалось, что я нашла их в его широко распахнутых глазах.
– Хорошо, что он уезжает в школу-интернат, – сказал Бой, взъерошивая волосы Андрэ. – Вы двое совсем его разбалуете.
Он был прав. Мы бы так и сделали.
Но малыша нужно было перевоспитывать. Он ел руками, вытирал нос рукавом. Мы с Габриэль ужаснулись, когда однажды в соседней чайной, куда мы отвели его поесть мороженого, он громко рыгнул. Он отстал в учебе. И когда пришло время его отъезда в Англию, мы были не сильно опечалены, поскольку осознавали, что поступаем правильно.
Он должен вернуться в Париж на летние каникулы. Тогда мы увидим его снова. Сама мысль о том, что в этом мире все еще есть частичка Джулии-Берты, утешала нас. Она не ушла совсем. Мы видели Андрэ, его чистую душу. Мы видели в нем нашу сестру. Мы видели самих себя.
ПЯТЬДЕСЯТ
Дни становились длиннее и теплее, снова зацвели каштаны, и в один прекрасный день случилось чудо – он вернулся. Лучо. Он вошел в бутик – такой красивый, такой жизнерадостный! Одно его присутствие наполнило меня чувством, что все в этом мире идет своим чередом и все будет хорошо.
Он вернулся в Париж, чтобы заниматься делами компании «Харрингтон и сыновья», экспортирующей говядину, и играть в поло, демонстрируя миру своих криолло. С Морисом он был знаком, поскольку большинство конезаводчиков знали друг друга. Барон представил его Эдриенн.
Лучо остановился в «Ритце», через дорогу от нас.
– Большую часть лета я проведу во Франции, – сообщил он. В Аргентине, на другом конце света, наступила зима. Он посмотрел на меня. – Я следую за солнцем.
Нечто теплое, мерцающее окутало меня. Но, к сожалению, Лучо откланялся, поскольку спешил на деловую встречу.