Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
Президент диктовал армии, что и как делать, и в то же самое время раболепствовал перед виргинской аристократией, как будто это был единственный способ примириться с его жалкой родословной. Дэвис бездарно вел войну, плохо управлял государством – список обвинений расстроенный ум Хантуна мог продолжать еще очень долго – и мешал ему продвинуться по службе, портя тем самым его отношения с женой.
Почти час он лежал, воображая Эштон обнаженной, в постели с другим мужчиной. Кто же этот мерзавец? Какой-нибудь офицер? Или тот плюгавый хитрый еврей с его безупречными манерами? А может, тип вроде этого бессовестного проныры из Джорджии, Пауэлла? С пересохшим ртом
Он вдруг одернул себя. Лучше оставаться в неведении, иначе это просто может убить его.
Когда прошло еще два часа, он с трудом вылез из постели, надел халат и спустился вниз. В доме стало холодно. От его дыхания вылетали облачка пара, вспыхивая в свете ночников. Хантун шагнул в дверь:
– Эштон? Я хочу извиниться за…
Он умолк на полуслове. И скривился. Свернувшись в большом кожаном кресле и обхватив прижатые к груди колени руками, Эштон крепко спала. Дыхание ее было ровным и спокойным, на лице блуждала довольная мечтательная улыбка.
Хантун повернулся и, спотыкаясь, побрел наверх; в ушах у него звенело, а эта проклятая улыбка никак не выходила из головы. К глазам подступили слезы. Он ненавидел Эштон, но знал, что бессилен что-либо изменить, и от этого ему становилось еще хуже. Как глубокий старик, он медленно тащился по лестнице. Часы в холле пробили три ночи.
Глава 43
А в Бельведере Бретт продолжала вести свою повседневную войну с одиночеством.
Лишь одно утешало ее: письма Билли стали намного бодрее. Его старое подразделение – инженерная рота «А» вернулась в Вашингтон и теперь была расквартирована на территории федерального арсенала вместе с двумя из трех добровольческих рот, с одобрения конгресса призванных в августе: ротой «B» из Мэна и ротой «C» из Массачусетса.
Билли по-прежнему был невероятно горд тем, что служил именно в своей роте. Но он писал, что большинство кадровых военных приняли добровольцев вполне благосклонно и теперь пытались учить их всему и сразу – от наведения понтонных мостов до строительства дорог.
Вновь созданный Инженерный батальон, в который вошли и кадровые военные, был прикреплен к Потомакской армии Макклеллана; непосредственным же командиром Билли стал капитан Джеймс Дуэйн, тоже вестпойнтовец, выпускник сорок восьмого года, человек, которого Билли очень уважал. Чтобы остаться в батальоне, его другу Лайджу Фармеру пришлось сложить с себя чин капитана добровольцев и стать первым лейтенантом регулярной армии. «Самым старым, как он говорит, во всей Потомакской армии, – писал Билли, – но доволен безмерно, а я страшно рад, что он с нами».
Бретт была счастлива оттого, что ее муж вернулся туда, где ему хотелось служить. А поскольку зима принесла затишье в военных действиях, она надеялась, что хотя бы несколько месяцев ему ничто не будет угрожать. Конечно, ей бы очень хотелось, чтобы ему дали отпуск. Она отчаянно тосковала по мужу и очень часто ночи напролет не могла заснуть.
Она изо всех сил старалась занять себя делом, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но свободного времени все равно оставалось слишком много. Констанция снова уехала в Вашингтон, к Джорджу. И этот Браун, которому она так не понравилась, тоже был там, собирал новых беспризорников. Вирджилия добилась места в отряде мисс Дикс и возвращаться не собиралась. Оставшись совсем одна, Бретт чувствовала уныние и одиночество.
Как-то
– Доброе утро, мадам, – почтительно, но не слишком дружелюбно ответила седая венгерка.
Обе говорили с акцентом – миссис Чорна с сильным европейским, Бретт – с сильным южным. Бретт знала, что супруги ей не доверяют.
Она хотела что-то сказать, но вдруг заметила в соседней комнате маленькую девочку. Малышка сидела на кровати рядом с перегородкой, которая разделяла комнату, и, низко опустив голову, смотрела на свои руки.
– Ребенок болен, миссис Чорна?
– Нет, не болен. Мистер Браун перед отъездом купил ей черепаху в лавке. А две ночи назад снег шел, черепаха эта как-то выползла за окно и замерзла. Теперь она не дает мне забрать ее, чтобы похоронить. Не ест, не разговаривает, не смеется… а мне так хочется слышать ее смех. От него тут теплее. Вот, не знаю, что и делать с ней.
– Можно мне попробовать? – поддавшись порыву, внезапно спросила Бретт, растроганная видом несчастного ребенка.
– Попробуйте. – Она так произнесла это и так пожала плечами, словно говорила, что девушка с каролинской плантации едва ли может быть тем человеком, который сумеет договориться с чернокожим ребенком. Для Бретт в таком отношении к ней не было ничего нового.
– Ее ведь зовут Розали, так?
– Верно.
Бретт вошла в спальню и села рядом с малышкой. Та даже не шелохнулась, не сводя глаз с мертвой черепахи, которая лежала на ее ладошках кверху животом и уже не слишком хорошо пахла.
– Розали? Можно мне взять твоего черепашонка и устроить его в теплом месте, чтобы он там отдыхал? – (Девочка посмотрела на Бретт ничего не выражающими глазами и мотнула головой.) – Пожалуйста, позволь мне, Розали. Ему ведь лучше будет спать в тепле и уюте. А здесь холодно. Ты разве не чувствуешь? Идем, поможешь мне. А потом мы пойдем ко мне, ты съешь печенье и выпьешь какао. Я покажу тебе большую кошку-маму, у нее на прошлой неделе появились котятки.
Бретт сложила руки на груди и терпеливо ждала. Девочка смотрела на нее. Потом Бретт медленно потянулась к черепахе. Розали опустила взгляд, но ничего не сказала и не сделала.
Отыскав пальто малышки, Бретт попросила у миссис Чорны большую ложку, и они с Розали пошли за дом с белеными стенами. Там, опустившись на колени, Бретт вырыла ложкой ямку в замерзшей почве. Потом завернула черепаху в чистый лоскут, опустила ее и аккуратно присыпала землей. Подняв голову, она увидела, что Розали плачет, от горя девочка сотрясалась всем телом; сначала рыдания ее были беззвучны, потом она заревела в голос.
– О бедное дитя… иди ко мне.
Бретт протянула руки к Розали. Малышка бросилась в ее объятия, и Бретт крепко обняла дрожащее тельце, закрывая его от резкого ветра. Ласково гладя девочку по голове, она вдруг сделала для себя неожиданное открытие. Живя на плантации, она не раз брала на руки черных младенцев или держала за руку детей постарше, но никогда не обнимала их.
Неужели ею руководило некое внутреннее убеждение, будто бы белая женщина – в силу каких-то непонятных причин – не может прикасаться к чернокожим детям? Бретт не знала ответа на этот вопрос, но сейчас, прижимая к себе ребенка в сером утреннем свете, она вдруг испытала настоящее потрясение. Розали ничем не отличалась от других страдающих детей.